горами. Несколько раз выходила даже на прогулки, а из окна виден Гевонт Гевонт!.. Михал, ты знаешь. — Она резко оборачивается, и слова замирают у нее на губах.
На краю стола лежит наполовину распечатанная посылка. Бумага, густо покрытая жирными пятнами, позволяет догадаться о ее содержимом. Рядом с посылкой — голубой, тоже в жирных пятнах конверт и листок бумаги.
Михал стоит у шкафа, даже опирается о него спиной. Лицо у него серое, губы плотно сжаты.
— Что с тобой, Михал? — подбегает к нему Агнешка. — Тебе плохо? Ляг полежи! — Она заботливо подводит его к кровати. — Это, наверно, оттого, что ты таскал землю! Как же ты теперь поедешь один? Вдруг с тобой что-нибудь случится по дороге? Как же ты поедешь?
— Никуда я не поеду, — с трудом произносит Михал. — Не поеду…
— Да? Может быть, это и лучше. А я напишу твоей маме, чтобы она не беспокоилась.
— Не надо. Мама не хочет, чтобы я приезжал, — говорит Михал глухим, чужим голосом, но бледность начинает понемногу сходить с его лица. — Мама не…
Он не доканчивает фразы, смотрит на Агнешку, словно сейчас только ее увидел, вскакивает с кровати, бросается вправо, влево и, прежде чем Агнешка успевает ему помешать, его уже нет. Гулко хлопает входная дверь.
Еще не стих стук каблуков за стеной, как в комнату заглядывают перепуганные соседи.
— Что такое? Что это грохнуло? — спрашивает мать Витека.
— Где Михал? — допытывается Витек.
— Я думала, вот-вот потолок обрушится на голову, — охает пани Леонтина.
— Агнешка, ты была здесь? Что случилось? Рассказывай, — спокойно, но решительно требует медсестра.
— Да, я была здесь, была, — испуганно начинает рассказывать Агнешка. — Я принесла Михалу посылку, вот, — показывает она на стол, — потом стала читать письмо от тети, а Михал разрезал бечевку, а… когда я обернулась — я стояла вот здесь, у окна, — у Михала был такой вид, будто он вот-вот потеряет сознание. Но он не потерял, глаза у него все время были открыты. Я испугалась, говорю, что он не может ехать один в Лодзь… а он… как-то странно так говорит: «Мама не хочет, чтобы я ехал», и убежал…
— Вот эта посылка? — начинает разворачивать бумагу медсестра. — Да, она от матери. Поросенка, видно, к праздникам закололи. А вот письмо. Погодите, где мои очки? Надо прочитать, тогда дело будет яснее. «Дорогой сынок! — читает она вслух. — На праздники останься у дяди. Так будет лучше для нас всех. Через две недели я приеду и все тебе расскажу. Желаю вам весело провести праздники. Любящая мама». Ах, вот оно что… — Медсестра сложила листок, засунула его в конверт и тяжело вздохнула. — Чего только не бывает на этом свете!
…Агнешка ходит из угла в угол и не может найти себе места. Обернуть бумагой учебники, что ли? А может, поштопать чулки? И балкон еще не полностью приведен в порядок: железная решетка покрыта ржавчиной, рыжей, противной. Надо подумать, что с ней сделать.
Но она не думает или, во всяком случае, думает не об этом.
Агнешка стоит в открытых дверях балкона и смотрит на улицу: вдруг появится плечистая фигура Михала. Ей хочется столько ему сказать, объяснить, успокоить, но она хорошо понимает — это не так-то просто…
Куда же подевался Михал?
— Агнешка, — окликает ее из-за спины Геня, — мама велела тебе идти к нам ужинать. Ленивые вареники со сметаной. Любишь? Я во как люблю! Пойдем! Все уже на столе!
— Не вернулся? — коротко спрашивает мать Гени. — Может, он сидит в сарае во дворе?
За ужином никто больше о Михале не говорит, но чувствуется, что мысли о нем испортили радостное предпраздничное настроение.
В сарае Михала нет. Чулан под лестницей тоже пуст.
— Наверно, пошел в город, — говорит Агнешке Витек. — Не поехал же он домой, а? Наверно, просто по улицам бродит.
Не поехал: куртка висит на стуле, и сумка в комнате, и посылка. Нет, пожалуй, не поехал…
Поздно. Наверно, уже полночь. Щелкает замок, чуть скрипит осторожно прикрываемая дверь.
Агнешка просыпается и выглядывает в коридор. Не видно света в щели между дверью и полом, не просвечивает и замочная скважина. И только когда раздается скрип железной кровати, она убеждается, что Михал вернулся на ночь домой.
— …Нет, моя дорогая, нет! К нему нельзя хорошо относиться, и тут уж, пожалуй, ничего не поделаешь, — говорит медсестра Агнешке. — Сегодня утром, часов, наверно, в шесть, я собиралась на дежурство в больницу. Смотрю в окно — Михал крутится возле сарая. Ну, думаю, опять отправится куда- нибудь на целый день, как вчера. Жалко мне его стало: ведь ребенок же еще совсем, хоть и такой большой. Вот я живо-быстро спускаюсь вниз и говорю ему по-человечески, чтобы он не переживал так уж сильно, — наверно, мол, у матери есть какие-то причины. Она приедет и все расскажет. А он глянул на меня волчонком, лицо у него вытянулось, будто он сразу похудел, и говорит: «А вы откуда знаете?» — «Из письма, что на столе лежало», — отвечаю, тут же нет секрета. А он как дернется да как закричит! Даже пан Шафранец на балкон выскочил посмотреть, кто там так шумит. Я уж и пожалела, что вообще с ним стала разговаривать. А я хотела его кофе угостить… Нехороший он парень, нет, нехороший…
В четверг вечером Агнешка с Витеком и Теней мыли окно, когда на кухню влетела взволнованная, запыхавшаяся, вся красная от спешки медсестра.
— Вы Пимпуса не видели? Он сюда не прибегал? — спрашивала она, заглядывая во все углы. — Во дворе его не слышно было?
— Нет. Он пошел с вами гулять. А что? Сорвался с поводка?
— Я сама его на минутку отпустила, чтобы он по травке побегал. А тут встретила знакомую, которая из санатория приехала, и с ней остановилась поговорить. Ну, какие-нибудь две минуты прошло, смотрю — Пимпуса нет. Как в воду канул! Я его звала, звала — все впустую. Думаю: может, домой побежал… О боже мой!.. И здесь нет. Наверно, кто-нибудь его украл! Милая моя собачка!..
Пани Анеля, всегда такая энергичная, всегда такая деловая, всегда сразу находящая выход из любого положения, стоит теперь дрожащая, беспомощная, и слезы одна за другой катятся по ее розовому лицу.
Все, кто мог, помогали искать Пимпуса. Было еще светло, заглядывали в каждую щель, звали, свистели — все напрасно. И правда как в воду канул.
— Мне и праздник теперь не в праздник! Ни к чему душа не лежит, — говорила на следующий день Петровской подавленная горем медсестра. — Как вхожу в комнату — будто у меня кто умер. Решила на все праздники взять дежурство. Не могу быть дома! Ничего не хочу готовить! За работой, может, немного забудусь.
— Возможно, найдется Пимпус, — успокаивала ее Петровская, сама мало в это веря. — Вот так другой раз не знаешь, с какой стороны на тебя беда свалится, — продолжала она. — С Михалом опять же… Пропадает целыми днями неизвестно где. Посмотришь — настоящий бродяга стал: весь грязный, обтрепанный, оборванный. И ведь не бросишь его так на произвол судьбы, хотя бы ради дяди. На праздники я позову к нам Агнешку, пригласила бы и его. Да как его поймать? Придет, переночует, а чуть свет опять куда-то умчится.
Глава XVI
В день праздника Михал спал дольше обычного и проснулся только после того, как мать Витека несколько раз потрясла его за плечо:
— Михал, Михал, проснись! Храпишь — все стены дрожат!
Михал открыл глаза.
— Вставай, приводи себя в порядок и приходи к нам завтракать.
— Не хочу! — буркнул Михал и повернулся к Петровской спиной.
