Она и не рассчитывала на иной прием, а потому не обиделась.
— Ну-ну, не заставляй себя упрашивать. Соседи приглашают. Был бы дядя дома — вместе пришли бы. Дядя каждый год бывает у нас на пирогах. — Она помолчала и добавила: — Витек придет за тобой.
Едва она вышла, Михал соскочил с кровати, словно подброшенный пружиной. Быстро оделся, кое-как застелил постель, лихорадочно размышляя, как бы понезаметнее выбраться из дома. Но было уже поздно. В коридоре крутилась Агнешка, топал Геня, Петровский вышел во двор. Нет, незаметно не проскочить! Как быть? Уж очень не хочется ему с ними разговаривать! Не хочется никого видеть.
Из доносившихся через стену разговоров было ясно, что пани Анеля ушла в гости на целый день, и Шафранцев тоже пригласили к себе какие-то знакомые. Петровские собираются навестить родственников. Наверняка возьмут с собой и Агнешку. В квартире никого не останется, будет покой. Наконец-то будет покой!!!
Витек стучит в дверь. Никто не отвечает. Он нажимает на ручку, входит — пусто.
— Сбежал? Агнешка, Михал сбежал! Его здесь нет!
— Как — нет? Жалко, что мы не успели!
В голосе Агнешки искреннее огорчение, когда она говорит Витеку с укором:
— Видишь, надо было раньше прийти, я же говорила, а ты копался…
— Я не копался, но… Не понимаю… И, знаешь, Агнешка, — нерешительно говорит Витек, — плохо, что он где-то пропадает по целым дням.
— Конечно… У всех сегодня праздник, пироги, а у него?…
— Не в том дело… Может, он с какой-нибудь шпаной связался…
— С какой еще шпаной?
— Мало ли с какой… С хулиганами…
— Ну вот еще! Он не такой! — убежденно возражает Агнешка. — Можешь не беспокоиться!
— Ты уверена?
— Абсолютно. Он же умный, соображает. У него способности к точным наукам. И вообще он парень практичный. Его не проведешь…
— Может, и так, — вслух размышляет Витек. — Он часто говорит: «А что я с этого буду иметь?» И способностей у него хоть отбавляй, даже завидно. Вот увидишь, у него теперь будут самые лучшие сочинения — он наловчился… А что это ты его так расхваливаешь? И вчера отцу нахваливала, и сегодня…
— Вас только за смертью посылать! — ворчит Петровская. — Где Михал? Идите скорей!
— Его нет, мама! Он убежал!
— Убежал? Не может быть! Вы видели?
— То-то и оно, что не видели, — вздыхает Агнешка. — Я бы его задержала, но, когда мы пришли, его уже не было.
— Жаль, — искренне огорчается Петровская. — Ну ладно, идите скорей, все уже готово.
Услышав, что дверь захлопнулась, Михал расправляет затекшую от неудобного положения руку. Хорошо, что он подмел и под кроватью. Сколько здесь было пыли! Начал бы чихать или кашлять — сразу бы нашли!.. А Витек — ну и болтун! Чуть-чуть не протрепался…
Зато Агнешка! Хоть и девчонка, а гляди, соображает. Да еще как! Разглядела его насквозь. Он сам о себе столько не знал. Если бы она при нем все это сказала, он решил бы, что она просто подлиза… А так… Как это она сказала? «Парень практичный». Интересно, как это понимать? Ну, наверно, все-таки практичный лучше, чем непрактичный. Все равно как практичный материал, практичная вещь?
А сама-то Агнешка! Ничего не скажешь — здорово изменилась. Сперва-то, как только сюда приехала, совсем другая была. А теперь поумнела. О! Еще как поумнела!
Михал осторожно, потихоньку вылезает из укрытия. Теперь уж никто сюда не заглянет. Он снимает башмаки и забирается на кровать под одеяло. Ему хочется еще поспать…
Когда он снова просыпается — на этот раз без посторонней помощи, — во всей квартире царит мертвая тишина. Тепло, солнце пригревает сквозь открытое окно, и Михал, разнеженный, выбирается из постели.
Два часа дня. Все наверняка давно уже ушли, но Михал на всякий случай подходит к окну и осторожно выглядывает. Балкон у Шафранцев закрыт — верный признак, что их нет дома. У медсестры окно закрыто на задвижку — значит, и она ушла куда-то. Даже голубей не видно: полетели на речку или спрятались от солнца.
Не слышно обычного шума автобусов и грохота трамваев при въезде в туннель — праздник…
Дает знать о себе голод. Михал идет на кухню, чтобы поставить на плиту чайник.
В ванной он случайно заглядывает в зеркало и с удивлением смотрит на себя: неужели это он?…
Выкупавшись, причесавшись, переодев рубашку, он почувствовал себя значительно лучше. Сел завтракать. Домашняя колбаса, как всегда, у мамы получилась вкусной… «Здоровый кусок прислала… Наверно, отчим не видел. А может, видел? Может, на все был согласен, только бы не встречаться с Михалом?…
Но мама?… «Останься на праздники у дяди»…
Вот так праздники, нечего сказать. Интересно, есть ли еще кто-нибудь, у кого такие же праздники? Один, как перст… Эх, лучше уж об этом не думать. Сжать кулаки и ни на кого не рассчитывать, кроме себя. Маме, когда приедет через две недели, тоже ни слова. Да, конечно, ему здесь было очень весело! Он решил остаться у дяди насовсем, и точка. Надо будет ни на минуту не оставлять маму одну: при нем ни Петровская, ни пани Анеля не станут ничего рассказывать. А маме и в голову не придет, что он на праздники оставался здесь один, совсем один…
Предаваясь этим горьким размышлениям, Михал бродит по квартире. Заглядывает за занавеску к Шафранцам и замечает на комоде тарелку с крашеными яйцами. У Петровских стол покрыт белой скатертью, а посередине — праздничный пирог. В комнате учительницы ничего достойного внимания, только балконная дверь распахнута: видимо, Агнешка забыла закрыть…
Михал останавливается возле двери. На балкон он не выйдет: кто-нибудь из соседей, возвращаясь домой, может заметить его издали. Прохожих мало, хотя день чудесный. Все, наверно, сидят за столами. Угощаются, закусывают.
— Вот тебе и праздники! — с горечью произносит Михал и даже вздрагивает от испуга: из-за стола вскакивает не менее перепуганная Агнешка, с грохотом опрокидывая низенькую табуретку, на которой она сидела.
— Ну и перепугал ты меня! — Она уже смеется. — А я думала, что дома никого нет.
— Я тоже думал, — смущенно оправдывается Михал. — Я зашел сюда посмотреть на улицу.
— Ага, отсюда видно часть набережной. Иди на балкон. Кстати, Михал, может, ты мне что-нибудь посоветуешь? Посмотри — вся ограда на балконе ржавая, противная: как бы ее очистить, а?
— Очистить? — задумывается Михал. — Можно оттереть наждачной бумагой, но это долго. Да и зачем? Все равно скоро переезжать.
— Конечно. Но все лето мы наверняка еще здесь проживем. А пока герань вырастет и хоть чуточку прикроет решетку — противно смотреть.
— Под черной лестницей стоит ведро с краской, которой медсестра комнату красила… Можно покрасить балкон, вот ржавчины и не будет видно.
— Идея! — радостно восклицает Агнешка. — Весь балкон сразу посветлеет, станет желтенький! А вдруг эта краска еще нужна? Надо будет спросить. А ты есть не хочешь? Мне мать Витека дала целое блюдо пирогов. Вот, ешь, пожалуйста!
Агнешка говорит и угощает так искренне и непосредственно, что Михал не заставляет себя упрашивать. Но сначала он уходит на минуту к себе и тут же возвращается, неся тарелку с нарезанной колбасой.
— Попробуй, домашняя крупянка. Мировая. А Петровские тебя с собой не взяли? — спрашивает он, помолчав. — Или ты сама не пошла?
— Мне не хотелось идти. Что там делать? У них все свои, а я одна чужая. Дома лучше. Почитала, с балкона посмотрела. Погода — красота!..
— И тебе… не скучно? — Михал хотел сказать: «тебе не грустно», но выговорилось по-другому.
