Константином Ивановичем Богомоловым.
За неделю до начала акции в Москву были откомандированы лучшие милицейские и чекистские кадры из провинции — Калуги, Рязани, Тамбова, Нижнего Новгорода, Мурманска, Смоленска, Ростова–на– Дону.
Во избежание утечки информации оперативников и следователей поместили на военной базе за городом, категорически запретив не только покидать ее территорию, но и пользоваться телефоном.
Поднаторевшие в нелегкой службе оперы и следователи, выслушивая подробнейший инструктаж руководства, лишь диву давались: откуда и каким образом Лубянка получила столь исчерпывающую информацию?
Как удалось ее агентам внедриться в святая святых самой беспредельной российской организованной преступной группировки?
Что за такая грозная, вездесущая организация ФСБ, и что за сверхчеловеки в ней работают!
Аресты прошли без особых эксцессов. Сабуровских бандитов от звеньевых до крупных авторитетов брали в офисах, в саунах, в ночных клубах и ресторанах, некоторых — на вокзалах, в аэропортах и на пограничных контрольно–пропускных пунктах: почуяв, что запахло паленым, они пытались улизнуть куда подальше.
Стараясь не замечать вороненые автоматные стволы, арестованные подписывали добровольную передачу недвижимости и банковских активов государству, прикидывая в уме остаток средств на счетах в зарубежных банках. После этого их пачками свозили на Лубянку и Шаболовку, где и вытряхивали реквизиты этих самых счетов с пугающей безостановочностью конвейера по разделке свиных туш передового мясокомбината.
Вист, Соловей, Прохор и еще несколько авторитетов забаррикадировались в знаменитом коттедже на Рублевке. Они были готовы отражать штурм и могли несколько недель продержаться без снабжения извне: щедро запаслись продуктами, водкой, наркотиками и патронами, но были безжалостно сожжены в течение нескольких часов из армейских огнеметов сквозь окна и двери.
Следственные изоляторы столицы широко распахнули двери перед новыми постояльцами. Подследственные, сидевшие там по незначительным бытовым статьям, были отпущены под подписку о невыезде, и вскоре «Петры», Бутырка, «Матросская тишина» и Лефортово наполнились бритоголовыми уродами.
Следователи, не мудрствуя лукаво, лепили всем без разбора статью 209, по части второй (бандитизм).
Устрашающая формулировка — «участие в вооруженной группе (банде) или в совершаемых ею нападениях» — предусматривала от восьми до пятнадцати лет с конфискацией или без оной.
Однако уже к 5 марта все столичные СИЗО оказались переполненными, новые партии братвы пришлось свозить в Подольскую и Серпуховскую тюрьмы.
10 марта знакомый голос диктора радиостанции «Эхо Москвы» объявил о полной и безоговорочной ликвидации сабуровской организованной преступной группировки.
Бизнесмены, банкиры и РУОП вздохнули с облегчением.
Впрочем, не все лидеры сабуровской группировки были задержаны следствием: на свободе оставались Максим Нечаев, Василий Фала- леев и Николай Артемьев. Их местонахождение не было установлено, так что Лютый, Кактус и Шмаль оставались пока вне пределов досягаемости.
Но это, как говорится, было делом техники и времени.
26
Надежно, как в банке
О массовых арестах братвы Фалалеев узнал лишь 3 марта, то есть через два дня после начала широкомасштабной операции по ликвидации сабуровского криминального сообщества.
Удивительно, но сообщения о первых задержаниях, прозвучавшие штормовым предупреждением, нисколько не взволновали его.
Вот уже четвертый месяц Кактус почти безвыездно сидел в Ялте, и за это время у него немного притупилось чувство опасности: он занимался бизнес–планами и организационными вопросами, прикидывал стратегию и тактику совместных глобальных действий с «мистером Морозоффым», встречаясь с ним регулярно по вторникам и пятницам.
Возможность стать «истинным хозяином России» (точней — ее совладельцем, на паях с этим американским лохом) кружила ему голову, горячила кровь, и потому московские события мало интересовали Фалалеева.
Ну, закрыл РУОП нескольких звеньевых да бригадиров, ну, постреляли пару–тройку «быков». Ничего страшного. В организованных преступных группировках должна быть частая оборачиваемость контингента. На место погибших бойцов — зажиревших, обленившихся, по лучивших от жизни все — придут новые люди, не избалованные, не зажравшиеся, а злые, голодные, жадные. Это даже к лучшему: от голодных и жадных пользы для группировки гораздо больше.
Кактус осознал масштабы произошедшего лишь 5 марта, когда Шмаль, ворвавшись в его комнату с бледным лицом и трясущимися губами, объявил с порога:
Все, Кактус, кранты! Хана нам!
Кому кранты? Кому хана? — не понял Фалалеев. — Ты чего несешь? Что за бред?
Только что в Москву звонил, — глаза Артемьева дико блуждали, и он даже не заметил, что прикуривает сигарету не с того конца, — …с Соловьем говорил: Кудрявого накрыли, Сеню- Шпалу со всей бригадой повязали, Толю–Мента, Шарипа прямо в Шереметьево взяли, а Ха- лимон на своей тачке по Можайке уйти хотел — так его в пикете из автоматов в мелкую капусту покрошили. Трассы из города блокированы, у ментов на всех наших подробные ориентировки имеются. Кто?то всех старших сдал… Гадом буду, сдал!
Прикуренная не с того конца сигарета упала на ковер, и Шмаль не потрудился потушить тлеющий фильтр.
Кто там работает, РУОП? — глядя на Артемьева тяжело, исподлобья, спросил Кактус; нижняя челюсть его отвалилась, подобно выдвижному ящику письменного стола, глаза стали наливаться кровью.
А хрен его знает! Скорее всего, РУОП.
А Соловей что? — рука Фалалеева потянулась к черной коробочке мобильного.
На базе нашей сидит с братвой. Ну, в том коттедже на Рублевке. Жгут все бумаги, прячут концы. Готовятся к ментовскому наезду. Уйти- то все равно некуда — обложили, суки, все вокруг обложили. Соловей базарит: просто так не сдамся. Уже и «маслят» накупили целый ящик.
Ну, бля, мудаки! Ну, мудаки! — выдохнул Кактус. — Тоже мне, герои Брестской крепости нашлись! Какой наезд, кого обложили?! Да что они там, коксом обдолбались, что ли? А если наших дергать стали, неужели с ментами по–доброму добазариться не смогли? Или забыли, как это делается? Сейчас проверим. Какой, говоришь, у Соловья номер телефона?
Неприязненно взглянув на Шмаля, Фалалеев удалился в ванную комнату беседовать без отвлекающих факторов и лишних свидетелей, к тому же истеричных.
Кактус пробыл там минут сорок, не меньше. Сперва до слуха Артемьева доносились обрывки разговора с Соловьем: Шмаль слышал, как Кактус стращает Соловья, обзывает по–всякому на чем свет стоит.
Однако вскоре все стихло. Потом Кактус позвонил какому?то крупному ментовскому начальнику — вначале голос его звучал командно покровительственно, как обычно, но уже через несколько минут в нем появились униженные, просительные интонации.
Когда Фалалеев наконец вышел из ванной, Шмаль с трудом узнал друга юности: куда подевались его уверенность, наглость, напускная вальяжность! Так выглядит больной после звонка врачу, когда узнает, что вместо банальной простуды у него саркома в последней стадии, с метастазами по всему организму.
Пошатываясь, Фалалеев медленно приблизился к креслу и, плюхнувшись в него, проговорил:
Все, звездец нашей сабуровской…
Минут десять они молчали. Глядя на жуткое, синюшное лицо Кактуса, Шмаль боялся начать разговор
