Ты помнишь?
Кто же может не помнить!
Голова Машки в руках царя. Он подобрал её, отрубленную палачом, поцеловал. Кровь стекает медленно. Жилы тонкие — вот почему. Царь объясняет, месит сапогами Машкину кровь. Кошмар наяву, урок анатомии. Только русский на это способен. Потом голова Машки — в спирту, в кабинете Царя. Преследует…
— А я-то просила за неё. Ты видела, Эльза? Сама просила, унижалась.
От кого родила распутница, от царя или от денщика? Неизвестно, ублажала обоих. Труп младенца, выкопанный в саду. Проболтался дурак-денщик, выдал Машку — убила дитя, зарыла. Фрейлина двора, всеобщая любимица… Скандал! А сколько было царских амуров?
Всё видела Эльза. Нет, она не оправдывает подругу. Но всё же… Император толкнул её в объятия Монса. Роковое увлеченье… Как страшен был царь, когда узнал! Разбил дорогой французский секретер… Устроил пытку Кэтхен, повёз смотреть на площадь, показал голову, надетую на шест. Да, две казни, вторая следствие первой. Но что же делать? Каждый несёт свой крест.
— Сатан! — взрывается Екатерина. — Троица! Теперь моя голова.
Бояре мстительны. Что они выдумали? Царица — ведьма, царица отвратила монарха от Алексея. Нет, не простят. Изменила царю. Правда, виновата…
— Проклята я, проклята Богом.
Ласкает Эльза, мягко зажимает рот. Грех роптать, Создатель милостив. Вбежал Меншиков, без стука, запыхавшийся, поглядел с укоризной.
— Матушка! Оденься!
Зачем? Угрюмое ожесточение вселилось в неё. Ветерок освежил щёку, тяжёлая, хрусткая ткань опустилась рядом, на кровать.
— Ты слышала, пупхен?
Фу, пристала! Глупая Эльза… Ах, гвардия, бравые бурши, наша опора! Глупая, глупая… О, они глазеют с обожанием, когда пьёшь с ними на брудершафт! И царь тут же, на позициях, кумир солдатни… А без него… Кто приведёт их? Бутурлин, старый спесивец — вчера он друг, сегодня продаст. Кому можно верить?
— Нас убьют, Лизхен. Рано или поздно…
Где-то в недрах ночи пробудилась груба. Идут? Царица упрямо закрыла ладонями уши.
— Раус! К чёрту!
Царица комкает, швыряет платье, орденскую ленту. Да, идут… Она примет министров такая как есть. Подлые лицемеры… Грохнутся на колени, а потом, за её спиной… Пленница, ливонская пленница, из трущоб на престол, из лохмотьев в парчу… Грязная девка, безродная, в чьих только постелях не валялась! Да, валялась, пленница не могла отказать. Но великий царь не погнушался. Свиньи! Они мизинца его не стоят, ногтя на мизинце, обрезков ногтя.
— Эльза! Мне бы Ливонию… Одну Ливонию… Как нам было бы прекрасно с тобой! Согласятся они? Нет…
Барабаны уже под окнами. И тишина, само время затаило дух. Кто-то командует. Кричат… Виват ей, императрице…
— Готова, матушка?
Опять Александр. И выскочил, не заметил, в чём она… Дурак! Зеркала черны. Чего он хочет от женщины, лишённой зеркала. Пусть войдут министры. Пусть кланяются.
Ниже, ниже!
Да, императрица… Так было угодно царю. Он взял безродную, не им судить. Делила радости его, утоляла приступы гнева. Отреклась от веры отцов. Всегда отвечавшая на его страсть, была шестнадцать раз беременна, колесила в армейской повозке вместе с мужем, ночевала в придорожной корчме, кишевшей клопами, или в опустошённом, выстуженном замке; хоронила своих младенцев, тратила здоровье, старилась, и дочери не узнавали её, приезжавшую на краткий срок. Из Польши, с Прута, из Персии…
Вы дрожали перед царём, господа, — повинуйтесь его наследнице!
Жалкие рабы…
Вошли, теснясь, стыдливо. Повалились на колени. Сейчас она скажет им… Но что? Накипевшие слова рассеялись, забылись. Женщина, раздираемая скорбью и страхом, надеждой и отчаянием, ощутила внезапно упадок сил.
Согбенные спины, слитные пряди париков. Кто-то зарыдал. Она поднесла платок к лицу, выдавить слезу не смогла.
Парики, седые и чёрные… Они издавна, с детства напоминают ей барашков. Гроза была, сбились в кучку… Смеяться нельзя. Но ведь бараны, в самом деле… Александр говорит что-то. Надо ответить.
Она вымолвила несколько фраз, очень тихо, с усилием. Благодарна, дело его обещает продолжать. Вельможи подходили, прикладывались к руке, поникшей безвольно, к сухому измятому платку.
Уже светало.
Именитые вернулись в зал. Макаров раздал листы с присягой Ея Величеству — да соизволят господа подписать. Феофан, неугомонный проповедник, гудел:
— Примеры в христианских государствах есть. Женщины правили. Отцы церкви сие не порицают. На скрижалях гистории преславные имена есть.
Крикуны осоловели, пером водят криво и косо. Светлейший отобрал листы, самолично проверил — отказчиков не оказалось. Галстук затиснут в карман, камзол пропотел насквозь.
Победа, победа…
Долгорукий, настырный ревизор, и тот глядит на подследственного дремотно. Посох Голицына под креслом, князь подал учтиво, разбудил старца. Не до сна, господа, надлежит приготовить манифест, известить народ.
Рассвело совсем, когда князь возвращался домой. Морозный туман окутывал бастионы крепости, шпиль навис над ней золотым клинком. Первый день без Петра… Солнце свой совершает путь, что ему до нас. «Державнейший Пётр Великий, — повторялось в памяти, — от сего временного в вечное блаженство отыде…» Торжественное красноречие манифеста как бы отдаляет безжизненный лик на подушке. «А понеже удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу…»
Требовали выборов… Выкусили! По завещанию сталось, по воле государя. Зато и злы на пирожника, пуще злы теперь за то, что он волю монарха исполнил, верность ему доказал более всех.
«…короною и помазанием… Великую Государыню нашу Екатерину Алексеевну за Ея к российскому государству мужественные труды…» Складно пишет Макаров. Мужественные… Плоть женская, однако…
Разумеет ли помазанная, кто должен быть рядом с ней… Кто есть истинный трудов государя наследник.
Скользит возок, наплывает Васильевский остров. Врастают в небо статуи на карнизе трёхэтажного дворца, самого большого в столице, шпиль собственной его светлости церкви. Дом маршала двора, дом канцелярии, избы челядинцев, разные службы, беседки и оранжереи сада… Через весь остров до Малой Невы протянулась усадьба, город в городе, а по немецкой мерке бург венценосца. Отрада, обитель отдохновения, гордость Александра Даниловича. Честно ведь добыто — награда за верность и ревность.
Печальная весть обогнала князя — часовые на крыльце, под чёрными флагами, скорбно отдали честь, чёрным обвязаны рукава, ружейные стволы, чёрным оплетены колонны сеней. Наверху меняют шторы, обрамляют крепом портреты царя. В приёмных покрывают трауром и стены. Пахнет деревянным маслом, которое кто-то разлил, наполняя лампады. Княгиня Дарья, зарёванная, шлёпает в оленьих унтах, простоволосая, суетится бестолково. Обняла мужа и пуще размокла.
— Причешись, — сказал Данилыч.
Взяла бы пример с сестры… Ходит распустёхой, а в доме люди, небось. Варвара — та в аккурате, командует, хаос был бы в доме, кабы не приехала пособить.
Бог наказал бояр Арсеньевых — Варвара уродилась кособокой, зато умна же девка-перестарок и расторопна. Советчица в семье, наставница детей, и хорошо, что загнала их во флигель, нечего им тут
