морщась, встает с дивана — волосы всклокочены, пальцы сминают «Голуаз».
— Харли! Ты слушаешь? Дома небезопасно. Убирайся оттуда.
— Ты уверен?
— Уверен. Не трать время.
— Нет, я хочу сказать… Они не знают, что ты
Под таким снегопадом найти меня по следам невозможно. Если он высматривает меня через дорогу, то сейчас стоит в дверном проеме. Там был лишь один худощавый лохматый брюнет модельного вида, одетый в пальто-тренч и как будто всецело поглощенный своим телефоном. Если это он, то он или идиот, или очень старается, чтобы я его заметил. Других подозрительных объектов поблизости не наблюдалось.
— Джейк!
— Да. Слушай, кончай маяться дурью. Тебе есть куда пойти?
Я услышал судорожный вздох и почти увидел, как он понуро горбится в своем льняном костюме — усталый, старый. Вдруг осознать, что прикрытие в ВОКСе пошло к чертям… Это было выше его сил. В семьдесят лет поздно начинать с нуля. Судя по тому, что я слышал из телефонной трубки, он представил именно это — съемные комнатушки, взятки, псевдонимы, рухнувшее доверие. Для старика это конец.
— Я могу поехать к Основателям, при условии, что не схвачу пулю по дороге на Чайлдз-стрит.
Основателями Харли называл «Основы» — элитный закрытый клуб с дворецкими а-ля Дживс, самой современной охраной, бесценным антиквариатом, лучшей развлекательной программой, массажным салоном, штатной гадалкой и шеф-поваром, которого эксперты «Мишлена» оценили в три звезды. Членство в клубе подразумевало богатство, но исключало славу; популярность привлекала внимание, а здесь отдыхали состоятельные люди, которые не переносили шумихи. По словам Харли, о существовании клуба знали всего человек сто.
— Давай я сначала проверю, — предложил он. — Свяжусь с ВОКСом и…
— Пообещай, что возьмешь пистолет и уберешься оттуда.
Он знал, что я прав, просто не хотел в это верить. Только не сейчас, когда он
— Ладно, — сказал он. —
— Свяжись со мной, когда доберешься до клуба.
Пока я топтал снег у «Фламинго», мне в голову пришла благая мысль. Ни один Охотник не будет так рисковать на публике. Снаружи ночной клуб был представлен темным, ничем не выделяющимся кирпичным фасадом и металлической дверью, которая с таким же успехом могла вести в банковское хранилище. Над ней розовым неоном светился маленький силуэт фламинго, заметный только завсегдатаям. Если бы я был героем кино, то вошел бы, а потом ускользнул от погони через окно в сортире, а может, встретил бы девушку и позволил увлечь себя трагической страсти, которая рано или поздно спасла бы мне жизнь (увы, девушкой при этом пришлось бы пожертвовать). В реальности я бы вошел, проторчал четыре часа у барной стойки, все время ощущая затылком взгляд моего наемника и мучаясь бесплодными догадками, кто же это, а потом снова очутился бы на улице.
Я вышел из очереди. Мне сопутствовала странная теплая уверенность, что я поступаю верно. Я бросил беглый взгляд на модельного юношу в тренче. Он наконец спрятал мобильный и направился прямиком ко мне, хотя я все еще не был уверен, что он и есть моя гончая. Признаться, свет еще не видел такой изящной походки. Я посмотрел на часы: 12:16. Последний поезд с Глачестер-роуд отходит в 12:30. Даже таким шагом я успеваю. А если нет, всегда можно остановиться в «Кавендише» и на эту ночь избавить Мадлин от моего общества. Хотя это как раз небезопасно: я предоставил ей неограниченную свободу действий в плане заказов в «Зеттере», так что к утру рискую остаться банкротом.
Можно возразить, что это мало похоже на соображения человека, уставшего от предсказуемости, глупости и фальши. Допустим. Но одно дело — знать, что до смерти двадцать семь дней, и совсем другое — понимать, что она может явиться за тобой в следующую секунду. Дать убить себя здесь, в человеческом обличье, будет пошло, неосмотрительно и — хотя справедливости и так не существует — несправедливо. К тому же мой преследователь — явно не Грейнер. Харли сказал, его светлость интересует чудовище, а не человек. Мысль о том, что меня прикончит кто-то иной, а не лучший из Охотников, была невыносима.
Я остановился под уличным фонарем, чтобы раскурить очередную «Кэмел». Внутренний циник не преминул заметить, что этих притянутых за уши доводов вполне достаточно, чтобы оправдать безнадежное, внезапно охватившее меня желание
В этот момент пуля, не издав ни единого звука, прошила фонарь в десяти сантиметрах у меня над головой.
3
Когнитивный диссонанс. Одна часть меня еще пыталась уложить в голове факты — хруст, как от разломанного рождественского печенья, облачко пыли, стремительный рикошет — чтобы окончательно поверить: да, в меня только что стреляли. Другая часть меня оставила эти логические игры в дверном проеме банка «Брэдфорд и Бингли» — именно туда я нырнул в поисках укрытия.
Каждому из нас порой хочется иметь такую реакцию, реакцию агента 007. Каждому из нас порой хочется самых невообразимых вещей. Вжавшись спиной в дверь, которая — судя по запаху — служила сортиром для бродяг, я наряду с ожидаемыми мыслями («Ну, вот и все», «Теперь-то Харли сможет опубликовать дневники» и «От нас ничего не останется») обнаружил в голове мысль о том, с какой же головокружительной скоростью финансовые институты — и Б&Б в их числе — рухнули с началом экономического кризиса. Рекламу банков и строительных компаний продолжали крутить даже через недели после того, как от этих концернов остались лишь названия в отчетности. Глядя на даму в зеленом пиджаке и черном котелке, в чьей улыбке объединились сексуальное и финансовое ноу-хау, многие просто не могли поверить, что компании, которую представляет дама, больше не существует. Я видел это раньше, видел смерть всякой уверенности. Я был в Европе, когда Ницше и Дарвин провозгласили смерть Бога, и в США, когда обвал Уолл-стрит оставил от американской мечты лишь сломанный чемодан и пару изношенных ботинок. Особенность нынешнего мирового кризиса лишь в том, что он совпал с моим собственным. Повторяю: я не просто не хотел, я действительно больше
Очень удобно произносить подобные вещи, дрожа от благородного негодования — ровно до тех пор пока над головой не начнут свистеть пули. Второй бесшумный выстрел выбил фонтанчик кирпичной крошки из стены Б&Б. Серебро? Если нет, мне нечего бояться, но проверить это можно только одним способом: поймать грудью пулю и посмотреть, протяну ли я лапы. Я распластался по земле. В ноздри ударил застарелый запах мочи. Вот счастье-то. Двигаясь со скоростью гусеницы, я переполз в угол, из которого более-менее было видно улицу.
Модельный мальчик в тренче стоял в двадцати ярдах, повернувшись ко мне спиной и держа левую руку в кармане. Либо в меня стрелял он (и теперь намеревался покончить с собой, поймав ответную пулю), либо кто-то еще. В этом случае парень — клинический идиот, раз еще не сообразил, что тут творится. Вся картина напоминала обложку альбома восьмидесятых: резко очерченный силуэт в пальто, снег и припаркованные то тут, то там автомобили. Я почувствовал искушение окликнуть его, хотя один Господь знает, что бы я мог ему сказать. Возможно, слова любви: неизбежная смерть наполняет человеческое сердце нежностью к ближнему.
Сложно сказать, сколько он там простоял. Время не нарушало статику картины, давая ход только мыслям… Неиспользуемый вход в известный лондонский банк в мгновение ока превратился в общественный туалет; низменные животные инстинкты легко возобладали над разумом; цивилизация стремительно катится в манихейский тупик, человек превращается в зверя… Неожиданно парень повернулся и направился прямиком ко мне.
Я вскочил и снова прижался к стене. В голове беспорядочно метались мысли. Если мы сойдемся в
