ближневосточного региона. Его религией было православие. Я думаю, он ненавидел свое швейцарское происхождение.
— Он принял православие?
— Нет. Он отошел от католицизма и попробовал всего понемножку — я имею в виду религии, основанные на Ветхом Завете. Его не интересовал буддизм. Он тяготел к искусству восточного православия — отсюда и интерес к самому православию. Я даже не уверена, посещал ли он церковь.
— То есть это была в большей степени личная духовность.
— Думаю, да. Честно говоря, я даже не знаю, насколько он был религиозным. Иногда казалось, что очень. А иногда — что это было просто суеверие. По-моему, все это скорее суеверие. — Она замолчала, и он подумал, что она ожидает ответа. — Но одно я могу сказать точно, — наконец произнесла она. — Он поклонялся этой иконе.
Кофеварка наконец перестала бурлить, и Мэтью вернулся к столу.
— Могу теперь я задать бестактный вопрос?
— Откровенность за откровенность.
— Если он поклонялся ей, как вы говорите, почему он не оставил никаких распоряжений относительно нее в завещании?
Казалось, этот вопрос ее озадачил.
— Он все оставил мне.
— В большинстве случаев, когда дело касается подобной коллекции, делаются особые распоряжения относительно того, как с ней поступить. Обычно такие вопросы подробно обсуждают с музеями и галереями задолго до того, как умирает владелец. Вам следует об этом знать. В завещании что-нибудь говорится на эту тему?
— Распоряжения были, но не конкретные. Мне предоставлялась значительная свобода действий: я могла все включить в свою коллекцию или продать, чтобы покрыть возможные издержки. У него не было связей с музеями. К концу жизни он почти ни с кем не общался. И он нигде не упоминает икону.
— Вам не показалось это странным?
— Показалось, — кивнула она. — Но потом Уоллес предположил, что икона была для него чем-то очень личным, что он просто не мог смириться с мыслью, что расстанется с ней даже после смерти.
Мэтью подавил скептический смешок. В конце концов, может, в этом было что-то похожее на правду?
— Мистер Уоллес еще и психолог, да? Это не он составлял проект завещания?
— Основной текст. Указания насчет картин были приложены к дедушкиной копии, находящейся в сейфе, здесь, в доме. Он не доверял депозитариям в банках. Думаю, такое отношение появилось у него после работы в банке. В какой-то момент он решил некоторые работы передать швейцарским музеям, но потом вычеркнул это распоряжение. Уоллес все хотел, чтобы дедушка составил план, но тот не собирался этого делать. Мне кажется, он рассчитывал, что будет жить вечно.
— Но он неплохо пожил. В некрологе говорилось, что ему было девяносто семь.
— И при этом сохранил ясность ума, может, кроме последних двух лет. После восьмидесяти у него был целый букет болезней и травм, и он всегда выздоравливал. Я думаю, его сломила слепота.
— Он был слеп?
— Почти. Зрение начало пропадать несколько лет назад. Это было для него ударом. Именно тогда обострились и другие болезни — артрит, сердце. — Ана поймала его взгляд, задержавшийся на ней слишком долго. — Кофе готов.
Меньше всего им обоим сейчас хотелось кофе, но для Мэтью это был предлог чем-то заняться, а кроме того, он чувствовал, что ей приятно, что он за ней ухаживает.
— Ого, крепкий получился, — сказала она.
— Тогда не пейте.
— Я все равно не сплю, не посплю и в эту ночь.
— Для вас это очень тяжелое время.
— В основном давит ответственность. Очень много дел с наследством. Я подшучиваю над Уоллесом, но без него я бы совсем растерялась.
— А больше никого нет — братьев, двоюродных братьев, теток?
— Мой отец был единственным ребенком в семье, он умер, так что по линии Кесслеров осталась одна я. Есть еще моя мать, но она плохая помощница. Они с дедом ненавидели друг друга. Во всяком случае, она точно.
— Плохо. — Мэтью понял, что здесь крылась какая-то семейная тайна, но не стал расспрашивать — она сама должна была почувствовать, хочется ли ей об этом говорить. — Вы с ним много общались?
— Когда как. В последние годы меньше. Слишком много поездок.
— Вам нравится путешествовать?
— Я занимаюсь продажей и покупкой произведений искусства — для себя и еще нескольких друзей- клиентов. Мне постоянно приходится ездить. Но мне действительно это нравится. Я все жду, когда же мне захочется оседлой жизни. Вы, наверное, тоже много ездите?
— Я жил в Греции, несколько раз ездил в Турцию. Равенна, Венеция — там великолепные образцы искусства Византии. А так я особо никуда не езжу. Ненавижу самолеты.
— Как и большинство людей, — согласилась Ана. — В самолете я сплю как ребенок, даже когда мы попадаем в турбулентный поток. Наверное, это от отца — у него был собственный самолет. Я с десяти лет везде с ним летала.
— Он тоже занимался торговлей предметами искусства?
— Это наше семейное проклятие, — печально сказала она, откинувшись на спинку стула. — Вообще- то он был банкиром, как и дед. Но интересовался искусством, особенно с тех пор, как дед уже не мог ездить сам. Он погиб во время поездки, в которую отправился по поручению деда.
Мэтью не знал, стоит ли ему задавать вопросы. Она взглянула на него, и он просто кивнул.
— Самолет разбился, — продолжала она. — Никто не знает причин. Скорее всего неполадки в механике — отец-то был хорошим пилотом.
— Он сам управлял самолетом?
— Да, он любил летать. Все это было ужасно. Они с матерью собирались поехать в путешествие, и примерно в это же время дед должен был лететь в Южную Америку посмотреть одну работу. Вообще-то это была икона. По-моему, она выставлялась на аукционе, и был еще один претендент или что-то в этом роде, не важно. В общем, дед заболел и попросил отца слетать вместо него. Так что отец полетел посмотреть работу. На обратном пути его самолет врезался в гору в Венесуэле. Понадобилось несколько дней, чтобы найти обломки. Их было так мало, что никто толком не мог определить, что же произошло. Решили, что он летел слишком низко и в тумане врезался в гору, но точно теперь уже никто не скажет.
Он подождал, ожидая, что она продолжит, затем заговорил сам:
— А когда это случилось?
— Пятнадцать лет назад. Я тогда училась в старших классах.
— Это ужасно. Мне очень жаль, Ана.
Она пожала плечами:
— Это все в прошлом.
— Наверное, это подкосило вашего деда?
— Он никогда уже не был прежним. А моя мать до сих пор не может ему этого простить.
— Ну что ж, это несправедливо, но понятно. Учитывая обстоятельства.
— Я тоже винила его некоторое время, но это было неправильно. Ведь отец мог и отказаться. Но для него это было развлечением — летать просто так, ради забавы. Нельзя же постоянно бояться, что что-то случится.
— Может быть, она простит его теперь — ведь он умер.
Ана усмехнулась:
— Мама не так легко прощает. Она не может простить мне, что я восстановила с ним отношения, — а я ведь ее единственный ребенок.
Впервые за все это время он взглянул на часы, висевшие над холодильником. Было уже поздно,
