оправдал доверия… Что же тогда… А, вот же, на тумбочке, когда чашку ставил из-под чая, видел… да, точно — крем для рук, смягчающий… хороший, должно быть, руки-то у Дани такие мягкие…
Он был словно заключен в кокон. Множество прочных пут держали его, и он не мог выбраться.
А так хотелось… ощутить, почувствовать, насладиться… в полной мере, не думая больше ни о чем…
Он был благодарен Яромиру. За терпеливые и, в то же время, настойчивые ласки. За то, что тот нежностью своей осторожно распутывал кокон, постепенно вызволяя спрятанного в нем живого, настоящего Дани…
Оставалось совсем немного… Дани знал — ещё чуть-чуть, и он освободится.
Он не боялся — ни в коем случае! — он хотел идти до конца. Но он просто не был готов к тому, чтобы смотреть сейчас на Яромира. Дани опасался снова увидеть в нём зверя, а себя — его слабой и беззащитной добычей.
Но закрывать глаза он тоже не хотел. Это… для него это было сродни подчинению. А подчиняться он не будет.
Лучше он перевернется. Неважно, хочет этого Яромир или нет. Дани сам решает, как получать удовольствие.
Яромир так старается… Конечно, Дани ему разрешит… Так и быть. Пока всё хорошо, всё нравится… Но он будет контролировать…
Он не смог контролировать… не захотел… Когда удовольствие разлилось в нем, как медовый чай из расколовшейся чашки, проникая всюду, заполняя самые тайные, самые закрытые уголки тела… сознания… «К чертям контроль!»
Наверное, это и означало «разрешить себе счастье»?..
Ну… Извел чуть ли не весь тюбик… Но всё — пальцами, пальцами… Пока Дани не начал нетерпеливо ерзать, крутить попкой. Только тогда вошел…
Яромир так давно этого ждал, столько раз представлял, закрывшись в ванной… Он мог бы кончить уже сразу… Если бы отдался ощущениям, если бы не сдерживал себя…
Но он должен был сдерживать. Потому что — сначала Дани. Только так. Тяжко… Вроде как, опять испытание… Но — так надо, иначе — обидится златоглазый, решит, что Яромир только о себе думает.
Вот он и сдерживался… Только чуточку подпуская к себе удовольствие… И ласкал своего ненаглядного, не уставая шептать — да разве ж можно от такого устать?! — какой он… самый лучший… самый красивый… самый желанный… И чувствовал, как рушится постепенно то, что всё время держало Дани, как уходит напряжение, недоверие, как они все ближе к тому, чтобы стать по-настоящему вместе…
И только когда дрожь пробежала по золотистому гладкому телу, и Яромиру в ладонь, которой он ласкал Дани, брызнула бесценная влага, только тогда он отпустил себя…
Но и в тот момент они ещё не стали — вместе. Яромир это понял, почувствовал… Дани продолжал лежать лицом в подушку… даже когда Яромир тихонько позвал его… «Это неправильно. Так не должно быть».
По наитию какому-то, будто опять подсказал кто, — мягко обнял Дани за плечи, развернул к себе… А тот — упирается ладонями ему в грудь… но — несильно, нерешительно. Поэтому Яромир не отпускает его, продолжает мягко, но настойчиво притягивать к себе, он понимает, что это — не настоящее сопротивление, что Дани вовсе не отторгает его… Но сдаться сейчас, отпустить — нельзя, тогда он снова закроется, спрячется…
Яромир держал, пока Дани не обмяк в его руках… и почти слышно было, как рухнула невидимая стена… но Яромир продолжал прижимать к себе своего любимого, гладить стриженый золотой затылок… Пока Дани не уснул, тихонько посапывая на Яромировом плече. И Яромир, счастливый и довольный, как ни разу в своей бестолковой жизни, уснул тоже. С мыслью, что вот теперь… только теперь… они по- настоящему вместе.
Утро Ильма. Золото и бирюза. Запах моря, дождя и мокрой травы… И спокойное дыхание рядом…
Отголоском остывшей боли — воспоминание о другом дождливом утре… в другом мире…
Вот оно как вышло — и ломала их матушка-Элпис, и корежила по-всякому, но до конца не сломала. Ну да, не хватило у них силенок, чтобы одолеть суку-родину, но выжили ведь, не сгинули, пустили корни в новую землю… А если кто и считает, что бегство — это слабость, то… то… «То пускай себе в задницу засунет своё дурацкое мнение! Сам бы попробовал столько-то дерьма хлебнуть!»
Яромир аж рассердился на себя. Вот, начал ни с того, ни с сего фигней страдать… в такое утро необыкновенное… И золотые глазоньки вот-вот откроются…
— К теплому морю. По мокрой траве… — прошептал он чуть слышно.
— …Я бегу босиком… — негромко откликнулся его любимый.
…Портрет на стене — как окно в иной мир. Из которого смотрела на них и улыбалась… Мама.
