— Да уж, — только и сказал Яромир. И облегченно вздохнул, словно скинув с плеч тяжеленный груз. Потом подошел к Дани, отобрал у него кусок злосчастной полочки, а взамен вручил полотенце.
Дани так и стоял в ванне, теребя в руках полотенце, глядя, как Яромир подбирает все эти баночки, бутылочки…
«Я чего-то жду?» — озадаченно спросил себя Дани. И ответ тут же нашелся. Да, он ждал… ждал, когда этот глупый солдафон обратит на него внимание и догадается, что Дани вовсе не против того, чтобы его вытерли. А потом закутали в полотенце и отнесли в кровать…
… Прижимаясь — теперь уже сознательно, без всяких наркотиков — к широкой горячей груди, Дани думал об огне, который может быть смертельно опасным и безжалостным, но ведь и согревает, спасает от лютой стужи… А ещё думал о том, что наркотики, конечно, гадость, но они высвобождают тайные желания, о которых подчас и сам не подозреваешь… И сегодня, когда Яромир тащил его, накачанного наркотиками… В тот момент у Дани были такие желания… Он думал ещё о словах Эстэли, о том, чтобы разрешить себе…
Он столько всего успел передумать, пока Яромир нес его до кровати. Несколько шагов — из одной жизни в другую…
… Забыть невозможно. Как ни старайся. Но можно оставить прошлое прошлому. Можно разрешить себе жить.
Он принял решение. Как раз в тот момент, когда его бережно опустили на мягкую постель…
Что-то такое случилось со златоглазым. Когда он очухался… Поначалу Яромир даже подозревал, что Дани всё ещё под кайфом. Но времени уж очень много прошло. Да и зрачки у того были в норме, и поведение вроде бы соответствовало…
Странность — или что это ещё? — заключалась в том, что Дани был… почти, как в тот день, когда руку порезал. Тогда он… светился для всех, даже для Яромира. И сейчас тоже светился. Не так ярко, как тогда, не ослепительным солнцем полудня, а мягкими рассветными лучами новорожденного утра… Таким Яромир его ещё не видел. Даже в мечтах… Он и не подозревал, что Дани может… умеет… захочет быть таким…
«Не стой столбом, сделай ему что-нибудь приятное, чтоб, значит, светился подольше!»
И Яромир приготовил ванну с пеной и чай с мёдом и молоком — дальше этих маленьких привычных «приятностей» фантазия залетать остерегалась. Как бы не разрушить опять это хрупкое чудо…
… И всё шло правильно, как надо — Яромир это чувствовал, не звериным чутьем, нет, а сердцем, которое, хоть и в шрамах всё, но, оказывается, не потеряло чувствительности… Дани не дразнил его и не испытывал. Это было… другое, чего раньше не было… с ними… между ними…
Но как же хотелось остановить время, когда он нес Дани на руках… Второй раз за этот день, но сейчас не было никакой наркоты, а был только Дани — знакомый и совсем неизвестный… Тепло кожи под пушистым полотенцем… и пушистые волосы щекочут шею Яромира… А запах — прохладный, с горчинкой — дурманит похлеще всяких специальных ароматов…
Чуть не со стоном кладет драгоценную ношу на постель, выпускает из рук… Да только руки Дани, обвившиеся вокруг Яромировой шеи, отпускать не хотят, держат крепко… А золотые глаза… ждут? А приоткрытые губы… «Это я, наверное, дурью накачан… Хорошая такая дурь… Да что бы оно ни было, если этот кайф сейчас закончится, я сдохну!»
Едва не ошалев от привалившего нежданно счастья, Яромир, тем не менее, помнил — нельзя набрасываться, как бы не закипало всё внутри. Чтобы снова не напугать, не испортить всё… себе и ему…
«Как лучше для него. Чтобы ему хорошо было»
Легкий, осторожный поцелуй в уголок рта… Потом — в приоткрытые губы… языком… глубже…Его пропустили, не препятствовали. Но и не ответили.
«Слишком настойчиво» — понял Яромир. — «Вроде как, вторжение получилось. Не стоило так сразу».
Яромир отстранился — ох, блин, как же тяжко ему это далось! — посмотрел на Дани… Зардевшиеся щеки, испарина на лбу… Но лучше, всё-таки, спросить.
— Тебе вправду этого хочется?
А тот чуть наклонил голову к плечу.
— Можно попробовать…
— Мучитель ты! Славный мой мучитель! — и Яромир, сказав, наконец, вслух то, что давно мечтал сказать, в два приема скинул одежду. И развернул полотенце на Дани. Как подарочную упаковку…
«Не торопиться. Главное, чтоб ему хорошо было» — напомнил он себе. И накинулся на вожделенные коленки. Дорвался… Теперь зацеловать всласть — и коленки, и под коленками… Чуть раздвинуть… приникнуть щекой к внутренней стороне бедра, потереться и так, и эдак — кожа там мягонькая, шелковистая… животик потом вылизывать… и втянутый пупок… целовать и гладить золотые завитки в паху… И нашептывать, нашептывать…
— Солнышко… лапонька… ангел золотой…
И много, много ещё всего… Оказывается, Яромир столько ласковых слов знает. Но говорит их в первый раз. И ласки такие, нежность без конца-края — тоже в первый раз. Первый и есть. С другими — другое было. А сейчас он наслаждался тем, что любил каждую клеточку кожи, каждый пальчик, каждый волосок… Отдавал… дарил годами остававшийся невостребованным запас ласки, нежностей всяких… Надо же, сколько в нем этого всего! Будто хранилось до поры, до времени, скрытое даже от него самого. Чтобы не разбазарить попусту то, что предназначено только для одного…
А тот самый… единственный, драгоценный, ненаглядный… он и хотел, видно было, но в то же время — что-то в нем сопротивлялось, не пропускало Яромировы ласки-нежности, не позволяло отвечать… «Ничего… Я понимаю… Я буду стараться… Всё у нас будет, как надо… Всё для тебя».
— А теперь самое время заняться твоим молодцом, а?
Ответ Яромиру был не нужен, он ведь и не спрашивал, по правде говоря. Взял без спроса… Сперва погладил легонько, пощекотал языком, подразнил… А как только Дани ойкнул, двинул бедрами, подавшись к нему — тут Яромир смилостивился, обхватил губами, не торопясь, смакуя, забрал в рот… горячий, твердый, а вкус — с той же горчинкой… Как награда — пальцы Дани, зарывшиеся в густую Яромирову шевелюру…
Когда Дани завертелся, развел согнутые в коленях ноги, Яромир, выпустив изо рта то, что так старательно и умело баловал, приподнялся, заглянул в золотые глаза… И прочел в них разрешение.
Но как только Яромир, сияя от радости, что твой светильник, приподнял бедра Дани, намереваясь водрузить их себе на колени, златоглазый вдруг вывернулся и перекатился на живот, уткнувшись носом в подушку.
О как, значит… Видеть его не желают… Первым порывом было — схватить, развернуть, прижать, притиснуть сверху, чтоб дернуться не мог… И в тот же момент Яромир пожалел, что не обо что сейчас башкой треснуться. «Давай-давай, гад, испогань всё опять, только это и умеешь» — клеймил его беспощадный внутренний голос. — «Все для него, да? Чтобы ему хорошо?..» Для него… Яромир погладил чуть вспотевшую золотистую спинку. Пусть… Если так ему будет лучше… Пусть не смотрит на Яромира, пусть даже кого другого себе представляет… может, того, красивого… Пусть. А Яромир сделает всё, чтобы ему было хорошо.
Он слизал капельки пота с поясницы… Там пушок такой… бархатный… глазу его не видно, и пальцы недостаточно чувствительные, чтоб нащупать… а губами можно… Раздвинул маленькие тугие ягодицы, добрался до заветной дырочки… Э, нет, просто так не пустит, тут даже пальцами — слишком грубо. Только языком…
И когда эта маленькая дверца приоткрылась для него, Яромир понял… что крепко оплошал. Слюна слюной, но этого недостаточно. Там так узко, так пугливо всё сжимается… Он вовек себе не простит, если сделает Дани больно. Если ещё раз сделает…
«Придурок!» — заорал внутренний голос. — «Точно сделаешь больно, если вот так его оставишь — остывать, после того, как разогрел не на шутку. Лучше ищи, чем смазать!»
Первая мысль была — в ванную побежать, там гели разные… что-нибудь, да подойдет. Но Яромир всерьез опасался, что пока он бегает да рыщет, передумает златоглазый. Он такой — скажет, мол, не
