следует отметить то, что «движущим силам» перестройки не удалось последовательно соблюсти все необходимые психологические условия воздействия на массовые настроения. Вспомним, что в самом начале перестройки руководство КПСС неоднократно подчеркивало: перестройка не должна превратиться в «революцию ожиданий». Понимая, насколько опасны не осуществляющиеся притязания, оно явно стремилось не усиливать их. Однако политико-психологические закономерности оказались сильнее. С одной стороны, на перестройку и ее инициаторов массовое сознание перенесло несбывшиеся ожидания предыдущих лет: действовала связи типа «если критикуешь предшественников — сделай сам то, чего они не сделали или сделали не так». С другой стороны, понятно, что руководство было вынуждено давать некоторые обещания — ведь активизировать тот же человеческий фактор в принципе нельзя, не активизировав устремления, ожидания, новые мотивы деятельности людей. Так, гальванизировав многие старые притязания, перестройка породила и значительные новые. Тем самым она готовила свое завершение.
В начале 1988 г. М. С. Горбачев вынужден был признать: «Перестройка вызвала к жизни своего рода революцию ожиданий», причем «первоначально это были такие ожидания: вот, мол, придет хороший человек и все пойдет само собой, и будут блага сыпаться, как манна с небес»[107]. Еще через год, к началу 1989 г., стало ясно, что перестройка вызвала слишком большие ожидания. Поскольку реально экономика, как и власть командно-административной системы, остались в немалой степени прежними, то возможности удовлетворения возросших притязаний не только не выросли, но во многом даже уменьшились — продолжало сказываться кризисное развитие предыдущих лет, а также сопротивление реформам и собственные ошибки перестройки. Разрыв между притязаниями и реальностью стал нарастать. Недовольство усиливалось. Появились признаки дестабилизации системы. Руководство страны констатировало, что «обострение ряда проблем и неоднозначность настроений в переходный период — вещь естественная и в какой-то мере просто неизбежная»[108].
Аналитики попробовали объяснить данную ситуацию традиционными факторами: «Для русского исторического развития характерны одновременно консерватизм и быстрые смены общественных настроений»[109]. Реалисты утверждали, что без экстренных экономических акций — т. е. без зримого приближения возможностей реализации к самим притязаниям — не удастся обеспечить сколько-нибудь массовую поддержку перестроечных процессов. Радикально настроенные силы требовали начать немедленный демонтаж прежней социально-политической системы. Точнее всех, похоже, выразился П. Оттоне: «…уже сегодня можно увидеть в ближайшем будущем угрозу большой травмы для всех советских народов… Это будет революция растущих ожиданий. Пока ничего не меняется — народы терпят и остаются инертными. Но когда начинают что-то менять, сразу рождаются ожидания и требования, которые резко превышают возможности институтов власти удовлетворить их. Перестройка будет нуждаться в процессе долгого, медленного и болезненного созревания, а люди сразу же захотят ее плодов»[110].
В данном случае проявил себя достаточно общий механизм. До тех пор пока институты тоталитарной социально-политической системы сами не демонстрируют признаков кризиса, массы могут достаточно долго оставаться инертными под влиянием пропаганды и инерционного опасения санкций-наказаний за «свободомыслие». Однако это чревато, в какой-то момент, опасностью потенциального взрыва неуправляемых настроений и массового радикалистского социально-политического поведения. Если же система сама начинает модификацию, то это порождает требования и ожидания, приводящие к тем же последствиям, но в ослабленной форме. Такой процесс зависит от того, насколько темпы модификации соответствуют нарастающим настроениям, которые стимулировала сама модифицирующаяся система. В последнем случае у системы сохраняются определенные шансы: плюрализм настроений в рамках системы все же лучше их единой, массовой и откровенно антисистемной направленности.
Следует учитывать, разумеется, и то, что самообновление системы — всегда внутренне противоречивый процесс. Как отмечал тогдашний первый вице-премьер правительства СССР, академик Л. И. Абалкин, говоря от имени этой самой системы: «Мы сталкиваемся и с тем, что растут социальные притязания… и вместе с тем с необходимостью одновременно осуществлять методы жесткого контроля, регулирования и проведения непопулярных мер». Такое противоречие создает дополнительное напряжение для массовой психологии: «Надо сказать, что исчерпываются ожидания, возникает неверие в возможности быстро улучшить положение дел… начинает проявляться и сомнение в правильности сделанного выбора»[111].
В результате динамично развивавшихся процессов в обществе появился достаточно широкий спектр новых (уже не связанных напрямую с застоем, собственно перестроечных) настроений. Этот спектр был задан двумя ярко, хотя и не совсем массово выраженными полюсами. С одной стороны — «левацкие», «авангардистские» настроения, связанные с высокими притязаниями в политической и всех других сферах, со стремлением достичь всего «одним махом», «революционным скачком» мгновенно обеспечить реализацию всех накопившихся притязаний. Как известно, такие настроения чреваты последствиями — по сути, это новый взлет притязаний, не обеспеченных реальной перестройкой экономики, социальной, политической и духовной жизни. Такие притязания, как правило, заранее обречены на то, чтобы остаться нереализованными. Это осознается массами довольно быстро, и тогда «левацкий авангардизм» и взлет мажорного оптимизма быстро оборачиваются своей противоположностью — паникой, разочарованием, все той же вечной готовностью наказать «обманщиков». Со стороны же тех, кто породил такие настроения, единственным выходом оказывается «закручивание гаек».
Постперестроечное развитие России подтвердило эти закономерности. Неудавшийся августовский (1991 г.) путч показал полное истощение как пропагандистских, так и властных ресурсов прежней политической системы. Обещания, дававшиеся в обращениях ГКЧП, не могли уже сформировать новых серьезных притязаний, увлекающих массы. Победа над ГКЧП вызвала апофеоз оптимистических притязаний, однако трудности первого года реальной рыночной реформы, как и коллапсический распад прежней политической системы, при отсутствии хотя бы отдельных работающих элементов новой системы, вызвали распространение массового пессимизма по отношению теперь уже к «ельцинским реформам». Ответом на это со стороны новой власти стало требование «сильной президентской власти», соответствующе оформленной в новой Конституции, принятой 12 декабря 1993 г. История — надежная основа для прогнозирования развития подобных вариантов.
На противоположном полюсе к концу 80-х гг. оказался второй обострившийся вид массовых настроений — консервативные, охранительные, «антиперестроечные» настроения. Видя, что до реализации каких-то новых притязаний путь не близок, люди всегда начинают задумываться над тем, что «синица в руках лучше журавля в небе». Отсюда — своеобразная ностальгия: «раньше хоть что-то было». Отсюда желание не спешить, не потерять хоть то немногое, что привыкли получать. Речь шла не о привилегиях меньшинства — о минимуме для большинства. Перестройка на первых этапах неизбежно противоречила интересам многих: раз перестройка, значит, прежде всего отказ от чего-то старого, и лишь потом приобретение чего-то нового. Отказ был очевиден уже сегодня, приобретения лишь ожидались в перспективе.
В таких ситуациях вновь возникает расхождение между притязаниями и возможностями их реализации. Охранительные механизмы психики в условиях демократизации активизируются: не нужно слепо выполнять указания, можно подумать о себе. И тогда людям проще отказаться от новых притязаний, чем от былых приобретений. Так появляется своего рода «неоконсервативная» волна, проявляющаяся в общественно-политической жизни. Один из крайних вариантов настроений в этой волне — страдания по «доброму старому времени», проявляющиеся в разговорах о том, что стране нужна «твердая рука». «Такие настроения проявляются не только в сфере эмоций и чувств, но и приобретают определенные философские и даже политические очертания»[112].
В начале 1990 г., исследуя массовые настроения в рабочей среде, аналитики считали: «Пока что консервативная струя в нашем рабочем движении слабее ветви, объективно выступающей за продолжение реформ. Но опасность существует, и достаточно серьезная. Она коренится в весьма сильном влиянии ценностей уравнительности в массах трудящихся, в распространенности иждивенческих настроений… Это факт, что в массах еще сильны «застойные» настроения, и с этим фактом необходимо считаться»[113].
