– Тихо! – цыкнул Абакумов. – Чтобы я этого больше не слышал, иначе оба у меня сядете.
– Да что ты, Витя? Мы же по-семейному, милые бранятся… – попыталась прикинуться ромашкой Маня.
– Я вам побранюсь! Вы у меня со своей бранью уже в печенках сидите! Ладно, пойду. Устал я по домам ходить, – добавил участковый. Он встал с ободранного деревянного табурета и побрел по длинному грязному коридору в направлении выхода. На свою квартиру хозяева давно наплевали, никогда не делали в ней ремонт и не приобретали новых вещей, разве что иногда Маня махала веником, гоняя грязь по полу.
Виктор машинально повернул голову в сторону комнаты, заглядывая в дверной проем. На обшарпанной стене висела картина. Слегка помятая, она ярким пятном выделялась среди убогого интерьера.
– А это откуда? – поинтересовался участковый, войдя в комнату. Он внимательно осмотрел новоявленное украшение интерьера.
– Ну так… На рынке купила! – нашлась женщина.
– И дорого заплатила?
– По дешевке взяла. Иду вдоль ларьков, смотрю, картину продают. Цена бросовая – почему бы не взять?
– Действительно, почему? Ты мне мозги не пудри! – разозлился Абакумов. – Говори, у кого картину сперла!
– На помойке подобрала, – потупила взор Маня. – Пошла мусор выносить, заглянула в контейнер, а там эта красота. Я и взяла. Ее же выбросили, она же ничейная!
О том, что на соседней улице убили художника, Абакумов знал, ибо был привлечен к поквартирному обходу, и о пропавшей картине он тоже слышал. В уголке найденной им у Мани картины стоял автограф – латинские буквы «Ms», и это давало основание предполагать, что данная картина – работа Малуниса.
– По описанию вполне похоже, что это и есть то самое «Солнце в реке», – разглядывал раздобытую участковым картину Тихомиров.
Экспрессивные краски, раскидистые сосны на высоком речном берегу, в блестящей воде – диск в виде солнца, с чертами человеческого лица и лучами-космами.
– Надо, чтобы Соболева подтвердила, что это и есть та самая картина. Она ведь ее видела у художника.
– Соболева уже уехала, – сказал Юрасов.
– Да? Быстро она! Ну, тогда в Манеже надо спросить. Малунис эту картину заявлял для участия в выставке, может, кто из организаторов ее и вспомнит. Непонятно только, зачем понадобилось убивать художника, забирать у него картину и тут же выбрасывать ее в мусорный бачок?
Юрасов пожал плечами – логику преступника он, как и следователь, объяснить не мог.
В Манеже «Солнце в реке» сразу узнали.
– Точно! Это та самая картина, – подтвердил администратор, сам в прошлом художник. – Я ее хорошо запомнил, потому что она фигурировала в анонсе выставки. Мы заказали рекламный ролик на ТВ. Всего три дня он был в ротации, а результат потрясающий – в этом году у нас было гораздо больше посетителей, чем в предыдущие.
Миша Костров, как только увидел найденную картину Малуниса, сразу сообразил, что убийства Майи Валенковой и художника между собой связаны. Оперативник не поленился и еще раз наведался к следователю, который вел расследование убийства Майи, чтобы посмотреть материалы дела. На фото, где была запечатлена погибшая, имелась одна важная деталь, которой ни старый сыскной волк Пылаев, ни эксперты особого значения не придали, а она весьма красноречиво указывала на связь обоих убийств.
Начало апреля. Санкт-Петербург
Майя любила весну и начинала ее «приближать» мысленно еще зимой, когда город крепко держат морозы в своем колючем кольце. Горожане кутались в теплые вещи, носили толстые вязаные шарфы, свитера, брюки, глухие деревенские шапки и варежки. Перемещались они перебежками – от дома до автомобиля, а если он не заводился из-за холодов или у кого-то его вовсе не было, не задерживаясь ни на минуту, бежали к метро. Майя надевала тонкие чулки и шелковое платье, на плечи набрасывала черную норковую шубу. Не признавала шапок – они скрывали гриву ее каштановых, мелко завитых волос. От Майи пахло туманом, летним лугом, морем или дождем – в зависимости от выбранного ею эфирного масла, – она звенела браслетами и томно поправляла непослушные кудри. Вся такая знойная, в распахнутой шубе, она выходила из своего «Рено Логан» и, игнорируя падавшие на ее лицо хлопья снега, фланировала по проспекту и исчезала в дверях какого-нибудь бутика. Иной раз Майя специально задерживалась на улице, чтобы немного померзнуть. Ей нравилось стоять под холодным ветром и чувствовать, как леденеют руки без перчаток и облаченные в капрон колени. Мерзнуть приятно, когда знаешь, что через минуту можно оказаться в теплой машине или в кафе и там «оттаивать» за чашкой горячего кофе. От этого кофе казался вкуснее. Она натягивала рукава до середины пальцев и грела руки о чашку. Если бы Майе приходилось стоять зимой на автобусной остановке после тяжелого трудового дня, вряд ли она стала бы специально мерзнуть. Но сия участь ее миновала – ей не надо было, как большинству граждан, ежедневно по восемь часов проводить на работе и добираться на нее общественным транспортом.
Еще она любила в марте, когда за окном лежали сугробы и погода пока еще оставалась зимней, по утрам сервировать к завтраку маленький откидной столик на своей плохо отапливаемой лоджии, и там, отчаянно не обращая внимания на холодрыгу, она церемонно потягивала из антикварной чашечки кофе с имбирем. Тело ее дрожало под павловопосадским платком, длинные пальцы в перстнях замерзали, но она стойко продолжала соблюдать этот ритуал. Потому что это красиво и стильно, а рядом теплая комната, стоит только сделать шаг за стеклянную дверь. Она пила утренний кофе в лоджии и представляла, как расскажет об этом действе знакомым и не очень знакомым людям. Они будут слушать ее и отметят про себя, какая она утонченная и неординарная личность, какая у нее интересная и необычная жизнь!
Майя носила длинные платья из тонких, почти прозрачных тканей, браслеты, паутинки бус. Днем, когда в городе было малолюдно, она приходила в кафе, заказывала кофе с воздушным фруктовым десертом, пила его медленно-медленно, задумчиво глядя вдаль, и писала что-то в тетради. В ее брендовой, со вставками из натурального меха сумочке всегда лежала тетрадь и элегантная в стразах от «Сваровски», ручка. Она записывала туда внезапно пришедшие ей в голову стихотворные строки, эпитеты и свои наблюдения за людьми. Стихи были готическими, эпитеты – неожиданными, наблюдения – едкими. Майя смотрела на людей отстраненным взглядом и сочиняла про них разные истории. Это было ее хобби – придумывать случайным людям альтернативную жизнь. Она частенько вставляла в текст английские слова: rouge fatale или feshen, easy talk или еще какое-нибудь модное словечко. Так и писала их латиницей, считая, что каждый человек ее уровня должен знать английский, а для иных она не пишет. Это другие употребляют иностранные слова из-за того, что стесняются слов русских – в социальных сетях подписывают свои фотоальбомы «Wedding» или «Love Story», будто бы стараются для зарубежных друзей. Майя слов не стесняется, как давно уже не стесняется ничего.
Майя хотела считать себя ведьмой и считала бы, если бы не была слишком здравомыслящей особой. Обделенное родительской любовью детство, отчаянная юность, не раз швырявшая ее лицом о жесткую действительность, сделали из нее реалистку. Никаких пустых фантазий и надежд, воздушных замков, алых парусов, которые однажды появятся на ее одиноком горизонте и превратят жизнь в сказку. Но ведь так хочется чего-то необычного, легкого, чарующего; хочется вырваться из серой обыденности и жить не как все, а как избранные – красиво! А магия и потусторонний мир – это богемно, и к такому прикоснуться дано не каждому, потому что колдовской силой наделены лишь единицы. Майе хотелось не столько выделяться из толпы и производить впечатление, сколько жить необычной жизнью. Поэтому она делала все, что могла: создавала иллюзию желаемого ею мира, прежде всего для себя, а не для окружающих, и постепенно в него перемещалась. Легкая еда, крепдешиновые платья и чулки, часами отработанная около кухонного подоконника балетная осанка, медитации, способствующие очищению сознания от ненужных мыслей. И все равно упрямая реальность просачивалась в ее жизнь, заставляя возвращаться с небес на землю. Скажите на милость, какая тут может быть возвышенная гармония, когда под ванной вдруг начинает протекать труба или ломается автомобиль, и их ремонтом занимается не симпатичный эстет, разбирающийся в восточной поэзии, а простой работяга, одетый в ширпотребовский комбинезон? И в супермаркете, даже в самом элитном, есть риск нарваться на грубость других покупателей. А в лифте соседи с несвежим
