уаррские тени... Действий императора Итаяс действительно не предвидел. Но чем больше ответственности лежит на человеке, тем предсказуемей его поступки. Зная, что решат и что предпримут спутники Морэгтаи, нетрудно было предположить, что сделает он.
«Я недооценил его», – подумал Итаяс. Он полагал, что навел на теней достаточно страху, чтобы император поверил в его дар и устрашился. Довольно долго горец дразнил его, рассчитывая увидеть этот страх. Но даже наблюдая за исполнением пророчеств, Морэгтаи не испытывал робости – и не боялся смерти.
Отвага врага радовала, слова отвага друга.
Таянец знал, что нужен императору, и нужен живым: так говорило чутье, которому он привык верить. Причины же оставались смутны. «Я буду рад иметь такого союзника», – сказал Морэгтаи. Он знал, чего стоит Демон Высокогорья. Еще он говорил о каких-то высших силах; но премудрость некромантов вызывала у горца отвращение, знать он ее не хотел. Он думал о другом. Когда-то он сказал отцу, что император мертвецов – живой человек, а теперь бы добавил, что он воин, умеющий уважать противника.
Этим достоинством каманар Арияс не обладал; сын его усмехнулся, припомнив былую отцовскую ярость. Каманар Таяна желал сделать слабых своими рабами и до исступления ненавидел сильных; даже тех сильных, что по доброй воле становились его союзниками, он лишь терпел. Для одного Наргияса находились в его сердце другие чувства. Если составить в уме качества истинного каманара, то Наргияс заключал в себе вторую половину этих качеств. Желай Наргияс власти, умей он смирять непокорных, как Арияс, он с куда большим правом мог бы называть себя каманаром. Пока Наргияс был жив, Таян одерживал победы.
Итаяс прикрыл глаза. Мальчишкой, не сомневаясь в величии каманара Арияса, он стремился быть таким, как отец. Уже разочаровавшись, в одном он по-прежнему желал походить на него: иметь такого побратима, как Наргияс. Но подобные люди встречаются реже закопанных кладов...
Морэгтаи не лгал, обещая Таяну свободу. Уаррец знал, что воля Итаяса сильней воли Арияса, и потому-то предлагал договор ему, а не каманару. Будь на месте Итаяса любой другой горец, слова императора достигли бы его сердца. Морэгтаи думал, что великий воин Таяна сражается за родную землю. Он судил по себе – и он ошибался. Убийство императора для Итаяса было деянием славы и доблести, а не защиты и возмездия.
Сердца Демона достигли другие слова.
«У тебя нет выбора?»
До конца пути оставалось всего несколько часов: пророческий дар спутывал время, будущая победа представала победой уже одержанной – а после нее не было ничего. Предвидение останавливалось. Итаяс не боялся смерти, зная, что умрет в славе, но ему не нравилась мысль, что он не может изменить предрешенное. Откуда брались его видения? Ужели император не солгал и в другом, и какие-то силы пытались управлять воином гор?
Что доблестней – убить благородного врага или пощадить его?
«Никто не определяет моей судьбы, – подумал Итаяс. – Я решаю чужие судьбы. Мое желание создает их. Я не стану убивать императора».
Шаги слышались уже на лестнице. Таянец посмотрел на дверь. Она отворится – и начнутся события дня, которому предстоит засиять в истории.
...За спиной Итаяса, за оконным стеклом, сгущался белый туман. Он затопил зелень сада и серебристую чешую песчаных дорожек, он скрыл горизонт и поднимался в небо, рассеивая в стылом своем теле первые солнечные лучи. Озерный ветер давно должен был разогнать его – но туман оказывался сильнее ветра.
Гвардеец, первым подоспевший к двери, начал вычерчивать заклятие, которое отпирало магический замок теней.
Туман потек сквозь стекло.
Время остановилось.
Итаяс обернулся.
Этого он не предвидел. Но страха горец не испытывал – он слишком хорошо знал, чем закончится этот день, чтобы бояться чего бы то ни было. Он лишь удивился и насторожился: ни с чем подобным он прежде не сталкивался.
Цвета поблекли. Исчезли запахи. Тишина уединенного дома стала гулкой тишиной необъятных пустых пространств. Туман затянул все, смутно различимые за ним вещи и стены казались полупрозрачными – и за ними тоже вставал недвижный туман.
Таянец медленно вдохнул и выдохнул пресный воздух. Предвидение существовало и здесь. Картины будущего размывала белесая муть, они приходили не такими определенными, как в привычном мире, но это не могло поколебать самообладание горца.
Итаяс сосредоточился, различая сквозь туман детали видения. Скоро таянец усмехнулся с долей брезгливости.
– Покажись! – приказал он.
Несколько мгновений ничего не происходило. Потом туман сгустился, явив взгляду размытое подобие человека. Смутная фигура медленно обретала плоть.
– Ты Итаяс-с-с... – донесся шепот тысячи голосов.
Названный глянул поверх головы призрака.
– Я знаю, – с ухмылкой сказал горец. – А известно ли тебе, кто ты сам?
– Извес-с-стно... тебе тоже известно.
Туманный силуэт превратился наконец в человека из плоти. «В призраке весу было побольше», – насмешливо подумал таянец. Собеседник едва ли был намного моложе его, но казался подростком – не из-за хрупкости своей, хотя богатырем и впрямь не был, а из-за выражения лица. Такие глаза – темные, круглые, немного навыкате – в горах называли «бараньими»; брови явившегося были сурово нахмурены, но безвольный подбородок и пухлый обиженный рот выдавали его истинный характер. Итаяс рассмеялся.
– Тогда ты должен знать, что я не питаю почтения ни к пышности, ни к знатности, ни к старости. К могуществу тоже не питаю. Ты хочешь вселить трепет в мою душу. Затея плохая.
Худосочный маг ссутулился и помолчал, раздумывая о чем-то. Унылое баранье лицо его вздрагивало и таяло в тумане. Итаяс ждал.
– Убей императора Уарры, – сказал наконец маг.
Горец выгнул бровь. Углы его рта приподнялись. Унылый маг слышал мысли? Не диво. С чего он взял, что это дает ему право приказывать?
Итаяс не знал, что это за маг и откуда он взялся, о магии, управляющей временем, прежде не слыхивал, но сознание собственной исключительности укоренилось в нем настолько, что новые доказательства таковой утомляли, а всевозможные чудеса воспринимались как нечто само собой разумеющееся.
– Я не хочу, – произнес он четко и внятно, как говорят тугоухим и выжившим из ума.
Маг снова подумал.
– Ты обещал каманару Ариясу, своему отцу.
– Я не давал ему обещаний. Я объяснил ему, зачем ухожу.
– Ты долго шел к своей цели. Ты почти достиг ее. Заверши начатое.
– Мои желания изменились.
Бараньи глаза мага заморгали, брови сдвинулись. Итаяс издевательски ухмылялся. Было любопытно, что еще скажет маг, хотя медлительность его начинала утомлять. «И это – те силы? – думал горец, почти оскорбленный. – Силы, которые чем-то там управляют? Те, что тревожат императора Уарры? Потеха! Ребенок ли я, шут или раб, чтобы подчиняться их велениям?» Нелепый вид мага укрепил его в недавнем решении больше, чем все размышления о доблести.
– Ты должен убить императора Уарры, – сказал маг недоуменно.
Горец расхохотался.
– Должен? – изумленно сказал он. – Кому?
– Ей, – сказал маг. – Она так хочет.
Неведомая «она» пугала его до дрожи; щуплый маг даже оглянулся с боязливым видом, на лице его выразилось почтение. Итаяс покачал головой.
– Она – кто?
– Судьба. Магия. Старшая Мать.
