Ресницы Мирале вспорхнули, сухие пронзительные глаза вперились Неле в лицо, и та почти отпрянула, жалко приоткрыв рот. Будь перед нею мужчина, Неле схватила бы нож и надрезала себе руку. Она обязана была произнести ложь, но ложь не делалась оттого менее омерзительной.
Мирале знала, какая судьба постигла всех жен Итаяса, сумевших понести от него.
Иоле потупилась, кривя рот. Растерянность и стыд Неле превратились в злобу. Она грубо велела сестре убираться. Иоле кинулась в коридор, едва не сбила с ног Иреле, девицы в четыре руки поставили на пол блюдо с фруктами и кувшин, и скрылись. Донеслось недоброе хихиканье. Неле чуть не кинулась вслед, охваченная желанием догнать их и оттаскать за волосы, но вовремя опомнилась.
Мирале смотрела на нее.
Неле опустила голову, резко выдохнув.
– Теперь некому завязать мне волосы, – с тенью усмешки сказала красавица, – и они не станут реже.
– Разреши, госпожа, я послужу тебе, – Неле вскочила.
– Сначала сними перстни, – сказала Мирале ласково, – они у тебя не для красы...
Уши Неле заалели, она забормотала извинения и стала стаскивать тяжкое железо со своих пальцев. Перстни были вообще-то красивые, по-настоящему женские, из Рескидды. Подарок брата – тот нашел их среди товаров какого-то купца.
Волосы Мирале, прохладные и гладкие, струились по рукам как вода. Умастив, их нужно было связать в четыре узла, а потом убрать под четырехрогую, расшитую самоцветами шапочку. Сама Неле по-мужски заплетала косу. Ее лохмы походили на овечью шерсть. Проводя пальцами вдоль бесконечных черных прядей, она подумала, что у нее бы эти узлы, достоинство замужней женщины, держались бы точно кованые, – и поторопилась отогнать эти мысли. Косы Мирале не давались вязать: текли, выскальзывали из непривычных к женским затеям пальцев.
– Ты не умеешь? – наконец спросила красавица, и Неле окончательно застыдилась.
Мирале вздохнула.
– Не гневайся, госпожа золовка, – сказала она, – но как я тебе завидую...
Неле от неожиданности выронила прядь, и узел упал.
Завидовать? Ей? Мирале, красавица Мирале, которую любит Итаяс, завидует Неле, ненастоящему воину и полуженщине?..
– Как бы я хотела быть на твоем месте, госпожа золовка, – задумчиво прошелестела Мирале, склонив голову. – Ходить свободно, смотреть прямо. Не быть овцой, которую забирают из стада и несут куда хотят...
– Глупая, – ответила Неле, но вышло это не строго, как полагалось, а отчаянно грустно. – Ты не овца- пленница, а госпожа, честная супруга.
Наргияс посоветовал устроить пышную свадьбу, раздарить много подарков: если не задобрить дзеров, то по крайней мере смягчить их гнев. Каманар, как всегда, согласился с ним, хотя и был еще зол как бес, а Итаяс только улыбнулся. Гости на той свадьбе исчислялись тысячами, гуляли они с неделю. Певцы прославляли невесту. Никто не сумел преувеличить ее достоинств. Мужу своему, похожему на бога, была Мирале ровней. Неле не могла смотреть на них: глаза слепила их красота.
– Только захоти, и будешь старшей женой, – продолжала она, перебирая пряди смоляных волос Мирале. – Что ни пожелаешь, все исполнят.
– Исполнят? – Мирале обернулась. – Ты же выгнала этих куриц, госпожа золовка, что же по-прежнему говоришь деревянные слова? Дай мне человека увидеть, ни о чем больше не прошу.
Что-то внутри Юцинеле дрогнуло и сжалось. Выпустив бесконечные волосы Мирале, она прошла пред ее лицо и вновь села, скрестив ноги; впилась пальцами в колени, с усилием подняла голову.
– Ребенок растет, – сказала Мирале. – Он уже начал двигаться.
Неле стиснула зубы.
– Ты не умрешь, – мучительно выговорила она.
Уголки губ Мирале приподнялись.
– И я завидую тебе, – продолжала Юцинеле дрожащим голосом. – Это я тебе завидую! Потому что ты прекрасна, и о тебе мечтают. А я... госпожа Мирале, я ведь только среди женщин такой гляжусь, свободной и с оружием. Надо мною смеются.
– Ты, говорят, львицу убила ножом, – глянула на нее Мирале.
– Убила, – растерянно ответила Неле, – в глаз попала... Но я бы все отдала, ничего не пожалела, чтобы красавицей быть, как ты.
Мирале встала. Улыбка озарила ее лицо, ставшее дивным, чарующим, как лунный лик.
– А я красива, – сказала она странным голосом, – очень красива, и потому я умру в муках шестнадцати весен от роду. Глупая Неле...
Она впервые назвала ее малым именем. Юцинеле задохнулась.
– Ты не умрешь, – сказала она. – Ты родишь и не умрешь. И будешь жить в любви и согласии и увидишь правнуков.
Плечи Мирале поникли.
– В любви? – уронила она. – Братья мои пали, отец мой искалечен и не встает, милый мой умер, Неле. Что мне с той жизни, даже и будь она у меня? Лучше мне умереть. Только муки боюсь, а ведь никто не добьет меня, как раненых, которых не спасти, добивают. До конца идти.
Неле молчала.
– Ты ведь любишь своего брата? – тихо спросила Мирале. – Прости меня. У меня милый был. Тоже говаривал, дескать, все бы отдал за Итаясову силу, а то ведь не защитит меня... Не защитил.
Веки Мирале судорожно сомкнулись, прекрасное лицо исказилось, и Неле почти с ужасом поняла, что строгая Мирале плачет. Не зная, что сказать, Неле поднялась, переминаясь с ноги на ногу, не в силах видеть лица Мирале, уставилась куда-то в угол и обреченно, будто прыгая со скалы в водопад, обняла ее.
Мирале ткнулась лицом в ее плечо. Распущенные волосы шуршащей волной окутали их обеих.
– Ну что ты не скажешь, что мне нельзя плакать? Что я должна быть счастлива?! – шептала Мирале. Дрожащими руками Неле гладила ее по спине, осторожно отстраняясь, чтобы не давить на круглый живот.
Ничего не говорила.
Много позже Неле узнала, над чем смеялись Иреле с Иоле. Сама Иоле и рассказала, кривя на обычный свой лад пухлые губы. «Гордячка она! – бросила, когда Неле потребовала от нее почтения к любимой жене брата. – Непокорливая, бесстыжая! Замуж взята, все о другом думает, паскудная. Добро бы что хорошее было, а то ведь овечий сын, от зайца родившийся!»
Неле сдвинула брови и потребовала объяснить.
Иоле хмыкнула, высокомерно задрав подбородок.
...Когда Итаяс, вырезав точно скот домочадцев старейшины, шел к женской половине за своей добычей, настоящий жених Мирале готовился встретить его с мечом в руках. Простой пастух, к тому же хромой, он понимал, что успеет разве занести клинок, но одного и желал: честно пасть, защищая невесту. Он стоял в простенке, скрытый коврами, и ждал врага.
И он увидел, как идет по дому Демон Высокогорья – в окружении единокровных братьев, точно волчий вожак во главе стаи. Демон улыбался, светло и ясно, и чужая кровь капала с его одежд; шаги были бесшумны, как походка хищника в ночь охоты, а глаза сияли невыносимым огнем, и казалось, не меч его убивает людей, а само это сияние.
Пастух не сумел поднять меч. Он стоял, скрипя зубами от ненависти, но в сердце его не находилось сил выйти навстречу, заступить Итаясу путь, взглянуть в лицо. Демон заметил его. Но не в первый раз видел жестокий таянец, как соперников леденит страх перед ним, и он не глянул на пастуха, побрезговав последним убийством. Молча, одеревенев, задыхаясь от пыли, стоял хромец и смотрел, как враг уносит его невесту.
Потом пошел и повесился.
– Вот какие ей по сердцу-то! – заливисто хохотала Иоле. – Вот за кого ей замуж-то было! Я ей и объясняю. А то смотрит, точно мы овцы, а она живая из серебра выкована!
