как невеста, исполненная робости, ложится пред женихом.
Пока же они надменно вздымали подбородки и говорили дерзкие речи. Сохраняя бесстрастный вид, каманар потешался над ними и нахмурился лишь тогда, когда орский старейшина заявил:
– Из семи братьев-богов Ора был старшим! Нелепо тебе, таянец, требовать поклона от Оры!
Арияс не нашел подобающего ответа сразу; это сумел бы сделать Наргияс, но верный побратим покинул каманара, отправившись к Отцу-Солнцу. Он вразумил бы посланников мудрым словом, а Арияс был чересчур скор на гнев. Пока не время было грозить Оре. Скрывая ярость, каманар подыскивал нужные слова, когда услышал:
– Не захотел Чаар поклониться Таяну. Поклонился Чаар императору в Кестис Неггеле. Так поклонился, что уж не разогнется больше.
Орец вздрогнул.
Итаяс умолк. И старейшина с Юга хотел бы сказать, что никак и ничем не смог бы Таян отразить удар воинства мертвецов, и поклонившийся Таяну Чаар все равно пал бы, разве что пал в горшем унижении, – сам Арияс думал ту же мысль... но никто не выговорил ни слова, потому что Итаяс улыбался.
Теперь он стоял на краю обрыва высотой в двести человеческих ростов и смотрел вниз. Волосы, темные, как львиная грива под рукой Арияса, развевал ветер, солнце озаряло чеканный лик, и был он прекрасен как бог, непобедимый воин Таяна. «Тот, кем я горжусь больше, чем любой из побед, – подумал каманар. – Тот, кто внушает мне страх больший, чем воинство мертвецов. Тот, кого я ненавижу всем сердцем. Мой сын, Демон Высокогорья. Наргияс, названый брат мой, почему ты ушел, не открыв мне тайны? Ты один умел обуздывать его...»
Арияс не хотел вспоминать, как однажды, в ярости, близкой к отчаянию, явился к старшей жене. Он уже позабыл, что вело его – история с Мирале, вырезанное до последнего человека село или оскорбление, которое Демон нанес одному из старейшин, но в тот день каманар едва не поверил слуху, над которым доселе смеялся.
Юнэ затрепетала, увидев его. Служанки ее попрятались.
– Юнэ, – тяжело сказал Арияс. – Я клянусь, что не убью тебя и не очерню перед людьми. Скажи мужу, как собранию богов, Юнэ: был ли его отец человеком?
Она не переспросила. У нее не было других сыновей. Но она, смирная жена, побледнев как смерть, поднялась с ковра и встала, дрожащая и все же непреклонная – под стать мужу.
– Не знаю, – едва слышно ответила мать Демона.
– Что? – уронил каманар.
– Не знаю, человек ли ты, Арияс! – крикнула она и рухнула на пол, закрыв лицо руками.
Муж молчал.
Единственный раз Юнэ осмелилась изречь дерзкие слова перед ним. Будь при том Наргияс, сказал бы, что Арияс слишком жестоко оскорбил ее, так, что даже женщина имела право разгневаться, и не стоит ее карать, потому что она соблюла его же честь. Арияс смилостивился по другой причине: ему нравилось, что женщина смотрела на него как на дикого зверя, ибо темная ревность подымалась в нем, стоило ему глянуть на сына, – ревность страшного перед тем, кто внушает не в пример больше страха...
Итаяс обернулся, встретив мрачный отцовский взор. Лицо его было светло. «Отец-Солнце! – взмолился каманар. – Дай мне мудрости понять, что означает его улыбка».
– Возрадуйся, отец, – сказал сын. – Ора смирится, когда настанет зима.
– Почему ты так думаешь?
– В долинах Оры сейчас слишком много цветов, – задумчиво сказал Демон. – Когда на смену им придет лед, Ора поймет, что пора склониться под твою руку.
– Я возрадуюсь, увидев твою правоту, – ответил Арияс, думая: «Если бы знать, какой дух подсказывает тебе...»
Итаяс, присев на корточки, поманил к себе льва, и зверь послушно пошел к нему, хлестнув хозяина по колену тяжким хвостом.
– Вчера прибыл вестник от Кентаяса, – сказал Демон, лаская льва. – Что он говорит?
– Равнинники вершат странные дела, – ответил каманар. Он и желал бы оборвать сына, указав ему на место, но когда Итаяс начинал пророчествовать – иным словом назвать это было нельзя, – он почти всегда оказывался прав. Арияс лишился советника; до сих пор он тосковал по Наргиясу, и боль не могла притупиться. Волей-неволей приходилось прислушиваться к другим.
– Есть ли вести о Неле? Здорова ли она?
Странное чувство овладело каманаром. Не то удивительно, что Итаяс спросил о девушке прежде, чем о повелителях равнин; он любил сестру, а презрение к равнинникам было из ряда тех немногих вещей, которые объединяли сына с отцом. Удивительно, что главная весть и была связана с ничтожной девчонкой...
– Есть, – ответил Арияс, скрывая настороженность. – И мне это странно.
Итаяс молча поднял глаза.
– Лиринне, крылатая рескидди, отослала ее из Ройста.
– Юцинеле чем-то ее прогневила? – встревожился Демон; неподдельная любовь звучала в его голосе.
– Все в один голос отвечают, что нет. Равнинники говорят, что принцесса Таянская пожелала отправиться в путешествие, – сказал каманар, – и гостеприимные хозяева не смогли ей отказать.
Насмешка в его голосе мешалась с подозрением. Ложь равнинников казалась слишком нелепой, чтобы быть ложью: несомненно, аллендорцы что-то замышляли. Но что могла сделать слабая женщина, пусть даже и став орудием в руках коварных мудрецов Ройста?
– Я боюсь за нее, – сказал Итаяс. – Что они хотят с нею сделать?
– Ее отправили в Рескидду, – ответил отец.
Демон умолк. Поднялся, оставив развалившегося на камнях льва. Непроницаемо-улыбчивое лицо оледенело, ясные пустые глаза встретили взгляд каманара.
– Так... – сказал он странным голосом. – А что слышно из Нижнего Таяна?
Арияс помолчал.
– Я был прав, – глухо сказал он. – Я ошибся лишь в одном: неверно назвал границу, на которой остановится Эрдрейари. Мертвец чует, что Верхний Таян не по зубам ему, и войска его укрепляются в низинах. Он сунулся в пещеры, но вылетел оттуда с опаленным лбом. Мы потеряли Нижний Таян, но остановили Уарру, Итаяс.
Тот опустил веки, безмолвный. «Императору не нужна ледяная страна, – подумал Арияс, мрачнея. – Теперь он двинется на юг, в Имар и Ору... если они упустят время, то падут, как чаары. Безмозглые бараны! Уже сейчас поздно, к зиме времени не останется вовсе!»
– Знаешь, отец, – с неожиданной мягкостью сказал Демон, – я не буду зимовать в горах.
– Что? – вырвалось у Арияса.
– Укрепляй границы, – сказал Итаяс так, словно сам был каманаром, отдающим распоряжения, – не пугай лишний раз орцев и имаров, вели Кентаясу быть осмотрительнее. Мертвецы в бою ничем не отличаются от живых, разве что командиры их осторожней и опытней. Мне скучно сидеть в пещерах. Я ухожу.
Каманар с трудом перевел дыхание.
– Что это с тобой? – ледяным голосом спросил он; Арияс слишком хорошо понимал, что ответом на гневный запрет будет только усмешка бешеного Демона, и кроме того, в сырую погоду у каманара до сих пор болела левая рука. – Тебе наскучили сражения, желаешь мирно пасти овец в какой-нибудь долине?
Итаяс беззлобно рассмеялся.
– Нет, – сказал он почти ласково. – Но драться с солдатами Уарры можно до самой смерти, и ничего не изменится. Даже если все каманы Лациат объединятся, им никогда не сокрушить Уарру. Ты понимаешь это, отец. Охотник может не рисковать, не забираться в логово льва – но он спокойно ждет снаружи, сколько потребуется.
– И что? – медленно спросил Арияс.
Демон улыбнулся.
И сказал почти мечтательно:
