сказал мне лично. Но восстановить беседу дословно не удается, и, кроме того, Мори... я не хотел бы, чтобы содержание ее оказалось всеобщим достоянием. Это только мое.
– Понимаю.
Я разделял чувства Онго.
Мне было стыдно.
Осмыслив слова Лаанги и поняв, что никто и ничто не будет управлять мной помимо воли, я испытал неописуемое облегчение. Но потом, вспомнив, о чем я думал во время совета, воображая, что мысли принадлежат некоему иному разуму, зубами заскрежетал от злости на себя. Какая бы иная ответственность на мне ни лежала, но стоило хотя бы в фантазии отказаться от ответственности за собственные решения, и на свет полезла такая мерзость, что побрезгуешь плюнуть. Кровь небесная...
– Это не значит, что я собираюсь утаивать что-либо от моего императора, – внезапно сказал Эрдрейари.
Я даже привстал в изумлении.
– Онго, не стоит, право...
– Об этом знают даже школьники, в конце концов, – с усмешкой сказал генерал. – Я не могу и не хочу пересказывать речи Лаанги, но роман госпожи Суэри читывал едва ли не каждый первый. Не сказать, чтобы мне это льстило. Литературное мастерство госпожи Суэри бесспорно, хотя кое-где заметны огрехи стиля, а незнакомство почтенной дамы с солдатским походным бытом очевидно. Она не рискнула описывать ход битв, заменив фантазию цитатами из моих дневников. Удачный и умный ход, но какую же я чувствовал неловкость! Признаться, Мори, не думал, что оказаться чьим-то персонажем – это такая плюха.
Я слушал его, глядя в сторону. Онго шутил, но в голосе и во всей фигуре его ощущалось такое напряжение, что мурашки бежали по спине.
– Разве ты не читал этот роман? – негромко спросил он.
Предмет романа не располагал к шуткам. Думал ли я в свои одиннадцать лет, за полночь под одеялом глотая его страницы, что когда-нибудь окажусь на «ты» с самим Эрдрейари...
«Десять тысяч повешенных».
Когда Эрдрейари взял Метеаль, столицу Восточных островов, Царь-Солнце признал поражение и назвал себя младшим братом Аргитаи, повелителя Уарры. Генерал оставил в городе новую администрацию и гарнизон, а сам отправился в Кестис Неггел. Тем временем цвет аристократии архипелага, потрясенный поступком царя, собрался на тайный совет. Предводители жреческого и воинского сословий долго спорили, а потом объявили, что воин дает одну присягу, второй души и второй чести ни у кого нет. Пусть святой господин и отрекся от подданных, но подданные не отрекались от господина.
Они подняли мятеж. Горожане поддержали их. По истечении суток после того, как мятежники захватили дворец Царя-Солнце, на островах Яннии и Тиккайнае не осталось ни одного живого уаррца. В числе жертв был и первый наместник островов, Неи Данари, цесаревич.
Эрдрейари, охваченный страшным гневом, вернул острова Уарре. К Метеали полководец подошел ночью, во главе Особых корпусов. Еще затемно он взял столицу во второй раз; многие бунтовщики попали в руки уаррцев живыми.
«Утром солнце, поднявшись над городом, увидело десять тысяч повешенных». Это была фраза из романа; я помнил ее до сей поры... и песню тоже.
– Милая госпожа Суэри, по всей видимости, была шокирована этой грозной цифрой и не стала ее уточнять, – сказал Онго. – Речь о десяти тысячах действительно шла, но это были не десять тысяч человек, а десять тысяч знатных фамилий. Семьи островитян многочисленны.
– Я знаю, – сказал я.
– По моему приказу было убито куда больше человек, Мори, – сказал Онго. – Дело не в числе, а в роде казни. Вельможи Тиккайная не присягали Уарре и не нарушали данных ими клятв. Ни один из них не испугался бы благородной смерти. Я приказал казнить их с позором... Поклявшись служить отечеству даже мертвым, я дозволил потомкам поднять меня в случае нужды. Мое посмертие было временным сном. Двести лет. Я видел это двести лет.
– И не отказался воевать дальше? – вырвалось у меня.
Онго помолчал.
– Когда на пути своего долга совершаешь чудовищную ошибку, желание отречься невыносимо, – медленно произнес он. – Желание оставить все прежнее, уйти, стать отшельником, искупать вину, творя малое, посильное добро, легко понять. Продолжать путь, понимая суть совершенного, приказать себе быть безупречным и ежесекундно поверять совестью каждый свой шаг, боясь новой ошибки больше, чем можешь описать словами, – это выше человеческих сил. Почти что выше.
– Ты вызвался ехать на острова вместо меня, – тихо сказал я.
– Да, – кивнул Онго. – Помимо прочего, мне это было необходимо. Я Воин Бездны, и теперь ноша втройне тяжелей.
Нечто странное прозвучало в его словах.
– Онго, – осторожно спросил я. – Тогда, после разговора с Лаангой, ты усомнился в том, что стал Воином? Я слышал ваш с Кайсеном разговор...
Эрдрейари коротко усмехнулся.
– Нет, – сказал он. – Но я был слишком погружен в свои мысли и потому выразился расплывчато. Это было внове и некоторым образом даже лестно – узнать, что из всех, кто способен принять звание Воина Бездны, я меньше всего подхожу для исполнения этой роли.
Эрдрейари удалился. Личный атомник ждал генерала, чтобы унести его на запад, в Лациаты, где таился коварный исполин кошачьего рода, Пещерный Лев Арияс. Я надеялся, что горец окажется достаточно умен и не станет тратить силы на безнадежные попытки отобрать назад Нижний Таян. Пусть двинется не на имперские войска, которые ему не по зубам, а на диких собратьев.
Скоро должна была прийти Эррет. Она, не удовлетворившись разговором, снова сорвалась в Башню Лаанги, а оттуда, кажется, намерена была отправиться в Дом Теней. Надеюсь, сумеречное сословие не заморочило ей голову... я не понимал, что думают о ней тени и как сама она относится к теням.
...На Восточных островах Онго любезно заменил меня, но инспектировать войска, расположенные в Лациатах, мне пришлось лично. Я в любом случае должен был посетить новые провинции.
Помнится, покончив с официозом, мы с Эррет прогуливались по живописным окрестностям форта. Оттуда открывался необычайно красивый вид на Восточные Лациаты: бледно-сапфировый гребень, поднимающийся над зеленой страной. Если вглядываться, то за пологим, бесснежным ближним хребтом можно было различить серебряно-белый Аррат, часть Верхнего Таяна. Он походил на низкое облако, удивительным казалось, что и там живут люди... Я видел Нийярские горы, Северный океанский хребет, вулканы Восточных островов, все они прекрасны, но ни одно место на свете не сравнится с Короной Мира. Какое-то купеческое чувство загоралось во мне, постыдное и потешное: приятно было думать, что именно в мое царствование часть Лациат стала Уаррой.
Налюбовавшись пейзажем, мы направились обратно, а по пути свернули к реке. Через несколько десятков шагов кусты пышно цветущих акаций расступились, и нашим глазам открылась незабываемая картина.
На берегу реки стоял танк. Вокруг танка расхаживал солдат и красил его в маскировочный цвет. Вдохновение владело рядовым. Краской он успел обрызгаться с головы до ног; то отступал, окидывая свое
