выглядит Высь. Каэтан оставил свою Башню, теперь она в руинах – минули века... он ушел по собственной воле, объединившись с бывшим противником в намерении прервать бесконечный цикл великих кровопролитий.
Сколько же они ждали?
«И понять их, – пришло на ум, – не проще, чем Матерей». Полагаю, человек, проживший двадцать тысяч лет, мало отличается от духа или божества. К чему великим загадывать нам загадки? Не лучше ли открыться и играть честно? Коли уж даже Она любит честные игры... Или именно поэтому? Но теперь вместо того, чтобы думать об Аллендоре и планах Лиринии, я думаю о Лаанге.
Проку от этого никакого.
Эррет молчала.
Я вздохнул.
– Эррет, – печально сказал я. – Что написано у меня на роже?
Она поглядела на меня искоса и шутливо нахмурила бровь.
– Меланхолия, – поразмыслив, ответствовала она, – и желание заморить червячка.
Она была бесовски права.
– Я не о том, – уныло сказал я.
– Я понимаю.
Последняя загадка великого некроманта казалась если не самой простой, то самой очевидной. Лаанга усмотрел некий смысл в тех знаках, которые Эррет после вспышки страсти написала на моем лице. Мы оба помнили их лучше, чем собственные имена.
«Корона Бездны», совершенно безобидный, несмотря на громкое имя, знак: он помогал человеку, облеченному ответственностью, повелевать другими в случае, если тот не чувствовал в себе достаточно сил и твердости. Перед встречей с высшими лицами государства я нуждался в нем как никто.
«Серебряная дорога», очищающая разум.
«Звездный доспех», знак защиты; превратить его в заклинание, как Данва, я бы не сумел, но знак имел силу и без того.
«Ладья мертвых», призывающая души предков для мудрых советов.
Заканчивая этот грозный и величественный набор, одолеваемая лукавством Эррет пошалила, украсив меня «оком любви», знаком, привлекающим нежные чувства; так, во всяком случае, она сказала. Я не нашел «ока» даже перед зеркалом, смывая ввечеру роспись. Эррет сказала, что начертила знак в другом каноне, не изысканным стилем Тавери, а так, как чертят на Западе. Там в обычае крохотные знаки, почти незаметные издалека. Эррет спрятала «око» возле «доспеха», и оно потерялось в завитушках. Но Лаанга не мог не заметить знак, глазами либо иным чутьем, и я терялся в догадках, так это или нет и имеет ли это какое-либо значение.
Остальное я по мере сил разгадывал.
Понять «корону» было проще всего – она означала мою роль в происходящем, нежеланный титул Господина. «Ладья» направляла мой взгляд; она указала мне на Аргитаи... или на Ирву, Среднюю Сестру? Чем усерднее я пытался вспомнить, тем менее во мне было уверенности. Мелькнула мысль, что дольше всего я разглядывал не саму прабабку, а сапфировую звезду Арсет у нее в руках. Впрочем, мудрый совет от мертвеца я в любом случае получу; зря ли рядом со мною Онго?
«Дорога» могла значить многое. Будучи снята с лица, она превращалась в мощное боевое заклятие, а символических значений имела полдюжины. «Дорога» допускала даже буквальное толкование, означая, собственно, дорогу туда, куда следовало попасть, но кроме этого – дорогу судьбы, духовный путь, уничтожение препятствий, как чисто физических, так и тех, что на пути разума. Я склонялся к последнему: мне крайне необходимо было избавиться от ложных догадок и прояснить мысли.
В этом ряду прагматичный «доспех» значил слишком мало, а значит – слишком много, тем более в связи с «оком», которым Эррет мне удружила. Я сотню раз перечитал скупые строки Энциклопедии: высшего смысла у «доспеха» не было. Защита, мощная защита, не более. Была мысль потребовать у Комитета мага, специализирующегося на знаках, но тогда пришлось бы вводить в круг посвященных еще одного человека, а этого мне не хотелось. В конце концов, есть масса научной литературы.
На голодный желудок думать получалось плохо. Я пришел к выводу, что Эррет, как всегда, права, и пора перекусить. Когда размышления о судьбах мира перестают быть видом досуга, то делаются весьма утомительны, и к тому же во рту у меня пересохло... Я поднял голову и наткнулся взглядом на фонтанчик.
...Ребенком я не узнавал Ирву на портрете; художник изобразил ее ослепительно белокожей. Высохшая плоть прабабки была черна от бальзамирующих веществ, и только одежды оставались так же белы, как у священницы на холсте. Лицо ее некроманту удалось не слишком хорошо, но масок Ирва не любила. Скулы и уши она прятала под тяжелым серебряным венцом, почти шлемом; надо лбом светился крупный сапфир. От нее пахло травами, и когда по вечерам она рассказывала мне сказки, то долго еще после ее ухода простыни и одеяло хранили этот запах, родной и уютный. Я смотрел в изукрашенный потолок, пока тот не начинал показывать мне странные причудливые картины, а фонтанчик в углу журчал, блестели капли на серебряных волосах Заступницы, и вот наконец надо мною склонялся полузнакомый, неизъяснимо прекрасный лик – женщина, темноволосая, с глазами оттенка светлой сирени – Арсет...
Большая часть сказок Ирвы брала начало в великих легендах Юга: странствия Илсена и светлые витязи, клятва духов пустыни, царица Ликрит Железноликая и Младшая Мать Данирут. Но о Той, что любит играть честно, прабабка говорила редко и никогда не называла Ее по имени. События первой песни Легендариума Ирва упоминала лишь вскользь.
Иногда она пела – поблекшим, дребезжащим, но до странности приятным голосом пела старинные гимны, вчетверо старше ее самой, на риеске, которой я тогда не понимал.
Я смотрел на фонтанчик. Струйка его воды была с прядь волос, она проливалась из сложенных чашей рук Арсет, изображенной в ипостаси Девы пресной воды. Арсеитство пришло из Рескидды, пригоршня пресной воды – величайшая ценность для жителей пустынь. Теперь перед строительством бурят скважины, а первые храмы рескидди возводили над источниками...
– Исток, – сказал я.
– Что? – тихо отозвалась Эррет. – Мори...
– Знаки, – сказал я. – Мы долго пытались понять, что означают знаки – «корона», «дорога»... Но самый первый знак, который всегда на лице. Мы про него забыли.
Эррет вскочила с моих колен, наклонилась ко мне, упершись руками в подлокотники кресла. Глаза ее загорелись.
– Мори! – воскликнула она. – Ты... как же все просто!
Не то чтобы я успел понять все до конца, но не улыбнуться не мог.
– Исток, – повторила Эррет, выпрямившись. – Это значит...
Роспись лица уаррца отражает устройство мира и магии. «Исток» – первичное, аморфное тело заклятия, но он же одновременно – состояние мира в начале творения и точка на карте, где мир ближе всего к этому состоянию. На Древнем Юге могущественней становятся заклинания, возрастают силы магов, но в то же время в магии появляется хаотический элемент, склонность к саморазрушению и самоорганизации. В безлюдной пустыне, где физически находится Исток, постоянно рождаются и гибнут энергетические существа. Несколько тысяч лет назад иным из них удавалось сохранять стабильность и далеко удаляться от области рождения, но маги Рескидды изолировали опасные территории, и подобных катастроф давно уже не происходило. Возле Истока как нигде сильно то, что в Аллендоре называют «реликтовым излучением», – дыхание исполинской первичной силы, которую на земле связывает и упорядочивает воля Арсет.
Эррет прошла к окну и затворила его, хотя дождь уже кончился и надобность в том отпала. Потом моя прекрасная советница уселась на стол и самым лукавым образом оглядела меня сквозь прищур. Глаза ее блестели. Эррет улыбнулась.
– Корона, – сказала она, – и серебряная дорога к Истоку под присмотром ока любви. Не забудь о «звездном доспехе», который нам сейчас очень кстати. Что же до «ладьи мертвых», то премудрых
