Медленно, деревянными движениями, как зачарованный Лонси шагнул к ней.
Торговка давно не мылась и стирок тоже устраивать не любила; запах от ее платья уличал ее. Пористая ее кожа лоснилась, дешевая краска осыпалась с век и ресниц. На риеске торговка говорила хорошо, но на рескидди не походила ничуть. Волосы она красила травяной краской в темно-рыжий, брови и ресницы – в черный, и природного цвета было уже не различить.
На столе перед нею лежали прямоугольные листки тонкого картона размером в ладонь, богато разрисованные тем же узором, что пол и стены; позолота осыпалась с них. Лонси никогда не видел такой игры.
– Скучно мне, Динрем, – сказала толстуха, поправляя свои листки. – Одна я.
– Одни? – повторил Лонси; он предположил, что пожилая дама захочет пожаловаться, и угадал.
– Скучно мне, – повторила торговка уныло и подняла на мага мутноватые глаза в засиненных краской веках. – Сижу тут одна. Все меня бросили. Дочь моя, засранка, не любит мать. Навестит, так только если ей надо чего. Ни поговорить, ни уважить... Мальчиков моих совсем испортила. Не хотят со мною играть.
Не было на свете двух женщин более непохожих, нежели эта безымянная полубезумная южанка и мать Лонси, государственный маг Тевилия Кеви, урожденная Антор; но лицо матери встало перед его глазами. Сухая, строгая, с запавшими щеками, мать стояла посреди большой залы и произносила слова, от которых Лонси хотелось исчезнуть, пропасть, раствориться, не оставив по себе памяти. Узнав, что встал вопрос об аннуляции его диплома, мать пришла в отчаяние и впервые за десятилетия потеряла над собой контроль. Возможно, она и не хотела говорить то, что сказала, но они с отцом действительно так думали. Они всегда думали одинаково.
– Дурные дети – это большое горе, – тихо сказал Лонси.
Торговка вздохнула.
– Это верно, – кивнула она. – Что, Динрем, огорчал матушку?
– Я не...
– Нехорошо.
Несколько мгновений она перебирала листки, а Лонси стоял рядом, молча терзаясь неловкостью, нахлынувшей, как дурнота. Он словно провинился в чем-то перед торговкой. Лонси чувствовал себя глупцом, и торговка это поняла.
– Ну что? – сказала она наконец, посмеиваясь. – Сыграешь со мной? Глядишь, поразвлечешь меня, а я тебя и отблагодарю.
Маг поднял на нее глаза. Надежда насторожилась внутри, точно собака, но крепли и опасения. Чем дальше, тем больше Лонси подозревал, что торговка немного не в себе. Жжет свечи среди соломы, открывает лавку ни свет ни заря, зовет случайных прохожих играть. Не моется. Она даже не спросила, не хочет ли Лонси что-нибудь купить. Конечно, если она готова заплатить ему за какие-нибудь достойные услуги, это большая удача в его положении, но...
– Не бойся, – сказала она, вновь прикусывая мундштук. – Тебе ведь нечего проигрывать.
– Что? – прошептал Лонси.
– Нечего проигрывать, – повторила торговка. – Ничего и не проиграешь.
Лонси помялся.
– Я с радостью развлеку вас, госпожа, – сказал он, решив хотя бы разузнать для начала побольше. – Но... я не знаю правил.
Она засмеялась. Смех был низкий, как у мужчины.
– Это-то и хорошо, – сказала она. – Что за интерес играть с тем, кто знает правила?
Лонси не понял ее, но подобные неловкости умел вежливо заминать.
– Вы предпочитаете играть на интерес или ставить что-нибудь? – спросил он.
Женщина перекинула трубку с одной стороны рта на другую.
– Я обычно ставлю интерес, – ответила она. – Мало кто играет на деньги или вещи.
Лонси потер лоб в смущении, которое было наполовину притворным.
– Прошу прощения, госпожа, – сказал он, – но что же поставить в ответ? У меня ведь действительно ничего нет.
Женщина рассмеялась снова, открыто и добродушно; Лонси даже невольно улыбнулся. Мало-помалу легче становилось на сердце. Со смутным удивлением он осознал, что совершенно не хочет спать, соображает ясно, голова больше не болит, а кости не ноют.
– Глупый, – сказала женщина почти ласково, – да разве я хочу что-то выиграть? Я просто поиграть хочу. Ты сюда забрел случайно, усталый, и играть согласился не в свое удовольствие, а только ради меня. Я это ценю. Чего бы тебе хотелось? Выбирай. У меня есть все.
Лонси смущенно обвел взглядом полки. Конечно, товаров у толстухи множество, но все это бесполезная рухлядь. Ему сейчас нужна звонкая монета, а торговля тут вряд ли идет бойко, и неловко просить денежную ставку, если сам ничего не ставишь в ответ...
– Э-эй, – сказала женщина, благодушно посмеиваясь. – Я же сказала, что играем на интерес. И коли уж ты согласился играть, то выбирай настоящий интерес.
– Как это? – недоуменно спросил Лонси.
Женщина встала. Заколыхалась необъятная юбка, замигали фонарики на полках, повернулось вокруг своей оси чучело птицы под потолком.
– Чего ты хочешь? – спросила она. – Чего тебе не хватило, когда раздавали дары? Что сделает твою жизнь радостью?
Голос ее прогрохотал, как отдаленный гром, и показалось, будто в лавке стало темней. Лонси почувствовал, что у него затекла спина. Хотелось в уборную.
– Вы хотите сказать – о чем я мечтаю? – робко спросил он. В том, что женщина – сумасшедшая, он уже убедился. Безумная толстуха, которой хватает ума содержать лавку, то ли гадательный салон, то ли магазинчик ненужной мелочи; должно быть, у нее иногда случаются приступы, но она безобидна, и поэтому ее не помещают в лечебницу. Понятно, отчего дети редко навещают ее, хотя, конечно, это все равно очень дурно с их стороны.
– Как угодно, – сказала сумасшедшая. – Может, и так. Ну?
Лонси кусал губы. Не слишком-то ему хотелось раскрывать душу перед невменяемой торговкой, но подходящей изящной лжи на ум не шло, а мечта его была проста, так проста и обыкновенна, что и сказать не стыдно. То, чего не хватило Лонсирему Кеви, когда раздавали дары...
«Что я здесь делаю? – внезапно подумал он в изумлении. – Что я говорю? Зачем это я?»
Не стоило отвечать, не стоило продолжать этот разговор, свернувший, как сам Лонси недавно, в дикие закоулки, но женщина смотрела пристальным насмешливым взглядом: казалось, что-то темное исходит из ее глаз и сгущается тенями в углах комнаты. В сумраке оживали и искажались маски – разевали рты, таращили пустые глазницы; мерцала, плыла и ползла вверх по стенам странная роспись. Лонси запоздало понял: он уже говорит то, что подумал.
– Я хотел бы быть сильным магом, – сказал он.
Женщина ударила ладонью по столу, с довольным видом наклонилась к Лонси. Глаза ее азартно сощурились, жирно намалеванные губы раздвинулись в улыбке. Тяжелый запах немытого тела наплыл, словно ударил по лицу, и Лонси стоило громадного труда не отшатнуться.
– Сильным? Очень сильным? – полуутвердительно повторила она. – Самым сильным?
«Сильнее Оджера Мерау», – подумал Лонси и вдруг с диким стыдом понял, что произнес это вслух.
Женщина улыбалась. Желтые зубы покрывал мутный налет. Вонь делалась нестерпимой.
– Это хорошо, – сказала женщина и положила свою трубку на подставку. – Потому что мои мальчики совсем испортились. Ты очень кстати, Лонсирем.
«Я не говорил ей своего имени», – вспомнил Лонси, но удивляться было уже бессмысленно, да и не мог он больше удивляться: в глазах все плыло и заволакивалось тенью, тень, как дым, ползла в мысли, и сердце его было в тени. Нечто подобное он испытал, когда смотрел на доктора Тайви во время совещания у принцессы, но то чувство ни в какое сравнение не шло с теперешним: теперь он словно отделился сам от себя, и новый Лонси нес с собой прежнего словно поклажу, никак не будучи связан с ним.
– Я рад послужить вам, – сказал он. – Госпожа, но хотя бы как начать игру, вы мне объясните?
– А что тут объяснять? – удивилась она. – Это всякому известно.
