цеху, то и дело останавливаясь у разных станков, что-то советуя станочнику, что-то объясняя ему.
В тот день Рожков несколько раз подходил к станку, за которым трудился Станислав Вахтомин:
— Ну, как?
— Все в порядке!
— Не трудно?
— Ерунда!
И действительно: ничего сложного в циркульной пиле не было. Длинный верстак с прорезью посередине, под верстаком бешено крутится диск. Нажимаешь ногой на педаль, диск движется вверх, выходит в прорезь и режет доску, словно нож масло.
В самом начале смены Рожков объяснил:
— Здесь, Стас, не требуется такой точности, как в металлообработке. Плюс-минус миллиметр — не страшно. Но все же лучше плюс, чем минус. А размеры устанавливаются так: берешь сантиметр, карандаш и…
А в конце рабочего дня поинтересовался:
— Ну как? Устал?
— Немного есть.
— Несложная работа?
— За таким станком может работать ребенок.
— Ну-ну…
— Правда, Вадим Кирьянович! Сначала мне было очень интересно, а потом?
— Недельку поработаешь — переведу на новый станок.
— А раньше нельзя?
— Нельзя.
Станиславу нравился процесс обработки дерева, нравилось стоять у станка, потому что в такие минуты он считал себя по-настоящему взрослым человеком.
Но к концу недели ему надоела циркульная пила, и он снова поймал Рожкова:
— Вадим Кирьянович, вы обещали…
— Я обещал дать тебе другой станок, — улыбнулся Рожков. — Ладно, вставай к рейсмусу.
Но и новое дело оказалось пустяшным. Станислав подумал было, что Вадим Кирьянович смеется над ним; подумал — и выбросил эту мысль из головы; пожилые люди тоже работали на станках из «семейства простейших», и никто не жаловался.
Почему-то многие вещи и явления Станислав воспринимал несерьезно. Так же несерьезно воспринимал он нравоучения отца — с тех пор, как вырос и заимел собственные суждения по многим вопросам. Станислав рано открыл для себя, что условности играют большую роль в жизни. Но, сделав такой вывод, он не мог пока приспособиться к миру взрослых, в котором условности возведены в ранг законов. Взрослый мир наполнен взрослыми делами, за которые платят деньги; взрослые поэтому не задумываются над тем, что повсюду их окружают условности.
Получив свою первую зарплату, Станислав Вахтомин удивился, что ему хорошо заплатили за несложную работу. Ведь ничего нет сложного в том, чтобы резать или фуговать доски!
У Станислава появилось много новых знакомых. Один из них был Вениамин Барабанов — плотный, сильный семнадцатилетний парень с темным лицом — с таким лицом, какое бывает у человека, весь день провалявшегося на пляже. Работал Барабанов медленно, но зато без брака. И если случалось все же, что Вениамин делал брак, Рожков говорил ему:
— Что ж ты, Барабанов? От кого от кого, а от тебя я этого не ожидал.
Венька смущался, переступал с ноги на ногу, отводил глаза и молчал.
Получив нагоняй (а нагоняя Вениамин опасался больше всего на свете), он с еще большей осторожностью приступал к очередной работе — долго проверял станок, пересчитывал детали, осматривал их со всех сторон, выискивал брак, который мог сделать другой станочник на предыдущей операции. И только после этого нажимал на кнопку с надписью «Пуск».
Станислав сдружился с Барабановым; ему нравилось смотреть, как тот работает, и он почти с первых дней начал подражать ему. А однажды Барабанов подошел, взял из рук Станислава доску, которую тот никак не мог затолкнуть в «пасть» рейсмусного станка, и сказал:
— Вот так надо.
И ушел, даже не обернувшись. Но именно с того дня и началась эта дружба.
Станислав заметил, что лицо Барабанова всегда и всюду, во всех случаях жизни остается равнодушным. Можно было подумать, что Вениамин никогда и ничем не интересуется, никогда ничему не удивляется.
Зато удивился Станислав, когда в день его первой получки Вениамин коротко сказал:
— Положено обмыть.
Станислав несколько растерянно ответил:
— Пожалуйста, Веня. Только я не пью.
— Пошли, — сказал Вениамин.
После окончания смены, в пятом часу вечера они вышли из комбинатских ворот и направились в сторону сельповского ресторана; но… прошли мимо.
— Мы куда идем?
— На станцию.
Станислав пожал плечами; он вспомнил вдруг о Марине, у которой отец часто покупал водку, когда пил.
— Срежем путь, — сказал Барабанов, и они вышли на железнодорожное полотно; и Станислав вспомнил, что совсем недавно они бежали с Юркой по этим самым шпалам, опасаясь опоздать на поезд.
— Станция далеко, — неожиданно объяснил Барабанов. — Знакомых мало.
Вскоре они сидели в сумрачном помещении железнодорожного буфета, перед ними стояли на столе бутылка водки, стаканы, закуска.
Станиславу никогда не приходилось бывать здесь. Вот, она, Марина Фабрициева, к которой отец ходил за водкой. Тощая, высокая, черноволосая. Стоит за стойкой, улыбается неживой улыбкой, отпускает посетителям хлеб, сыр, колбасу, кофе, водку, пиво. Руки так и мелькают. В синем от табачного дыма воздухе носятся голоса: «Мариночка, два пива!», «Мариночка, плесни согревающего…», «Закусить дашь чего- нибудь, Мариночка?», «Кружечку налей — за мной не заржавеет!» И она вертела головой туда-сюда, стараясь всем улыбнуться, всем угодить.
Узнала она Станислава? Вряд ли. Тем более, что не он подходил к стойке, а Вениамин. И водку брал, Вениамин.
Вениамин поднял стакан, легонько ударил им по стакану Станислава:
— За твою первую зарплату!
Острый водочный дух ударил в ноздри, и появилось ощущение безнадежности.
— Я не пью, Веня…
— Я тоже… Пей. Ты не нюхай.
Станислав помедлил, неприязненно глядя то на стакан, то на лицо Барабанова. Понял, что сочувствия не дождется, снова поднял стакан, маленькими глоточками начал вливать в себя жидкость; водка обожгла ему горло; он почти задохнулся, но продолжал вливать спиртное в себя, увидев краем глаза, что Барабанов осушил свой стакан до конца. Затем Станислав схватил с блюдца соленый помидор, начал совать его в рот, раздавил зубами и нёбом сочную плоть, и сок полился в горло, очищая его от водочного духа. Барабанов смотрел на Станислава и молчал, жуя бутерброд с засохшим, прогнувшимся сыром.
— Гадость, — сказал Станислав.
Но через несколько минут в желудке у него разлилась приятная огненная река, лицу стало горячо, в голове побежали разные хорошие мысли. Неожиданно Станислав понял, что Барабанов — замечательный человек, великолепный друг, с которым никогда и нигде не пропадешь. Вдруг Станислав осознал, что мир прекрасен, что все люди прекрасны, и даже Фабрициева Марина, которая буфетчица и которая… Что? Что ты сказал, Веня? Закусить? Да я и так ем, как… Я не сачкую! Нет, правда, Веня, ты молодец…
