Лилен только усмехнулась. На сей раз димочкин игломёт дал осечку.
Она поняла.
Анжела хороший врач.
Мама много чего рассказывала. Когда-то за ней охотились, подозревали, что она генетически модифицирована, что она плод экспериментов каких-то секретных лабораторий, биологическое оружие на основе вида Homo. С папой проще — он был мастер, все знают, что мастера люди особые. Хотя никто никогда не задумывался, чем это обусловлено. Есть дар, и всё: как дар сочинять стихи или делать деньги… Странно.
Или задумывались. А потом переставали. По разным причинам.
Юра, Кайман, тоже вроде мастера. Амортизатор. Потому и разговаривает с Дельтой. Лилен, отойдя от шока, перекликнулась мыслями с нуктой, и даже сумела услышать Юру — дракон будто превратился в передатчик. Она не удивилась, потому что мама как-то рассказывала и про такое.
Над ресторанным столиком полыхает голограмма.
— А это что?
— Дип-миссия на Первой Терре.
— Там Полетаев за ящик боеприпасов девку купил.
— То есть как?!
— Натурально, купил.
— Ну что ж я, должен был смотреть, как человек умирает?!
Ослепительно-белые терморегулирующие плащи. На Первой Терре уже лет сто огромные плантации коки, с ними даже в Великую Войну, когда планету захватывали ррит, ничего не случилось… там, в кадре, стоит адская жара. Золотые волосы Солнца сияют костром. Они заняты делом: два офицера и девочка семнадцати лет. Света Тихорецкая.
Корректор.
Она тут, и ест мороженое, сидя на краешке стула — иначе не достанет ногами до пола. Света бывший «мурёныш»: одна из тех, кому посчастливилось выздороветь от синдрома Мура. Характерных деформаций почти не заметно, лишь небольшая сутулость; у Светы красивые ноги и узкая талия, длинные ресницы и толстые косы, но вот рост так и остался метр сорок пять. Рядом с двухметровым Солнцем и ненамного уступающим ему Кайманом она выглядит сущим ребёнком.
— Понимаешь, — рассказывает Солнце почти виновато, — там у одного барона был гарем, жёны и наложницы. И какая-то самая последняя наложница, или рабыня… в общем, умерла, а дочке её четыре года было. А у них девочка вообще человеком не считается. Вещь. Вот, прилетаем мы. Смотрю, а в углу, в мусоре зверь возится. Думаю, что за зверь, эти ж, первотерране, всю местную фауну как увидят, тут же стреляют, приручать не хотят. А это, оказывается, ребёнок!
— Мне бы сказал, — упрекает Света. — Я бы попела, он бы нам её подарил. А ты — покупать!
— Ну… — Солнце смущается. — Я подумал…
— Весь Эрэс на уши поставил, — сообщает Кайман. — Никто не знал, чего с ней делать. Маугля.
— Амина её зовут.
— Что такое Эрэс? — шёпотом спрашивает Лилен у Севера.
— Райский Сад, — тоже шёпотом отвечает он и улыбается, — альма-матер. Гнездо!
— Хороший ты человек, Солнце, — со странной улыбкой говорит Птиц и тише заканчивает, — такие долго не живут…
Тихорецкая щурится. Облизывает ложку.
И Лилен ощущает снова. Теперь это уже привычнее, теперь ей не нужны зрительные галлюцинации. Это похоже… это ни на что не похоже, но между двумя корректорами оно прошло. Туда и обратно.
— Птиц, ты будешь ставить нам выпускной? — на удивление беззаботно говорит Света.
И тот отзывается с готовностью почти отчаянной. Подаётся вперёд, со слишком наглой, явно наигранной ухмылкой.
— Почему это я должен?
— Так ты же у нас главный шоумен, — смеётся Света. — Никто лучше не сделает.
— Ну давай, — мурлычет Димочка, — давай-давай, хвали меня, а я буду слушать.
— Вот как?
— А ещё меня погладить можно, за ушком почесать… я ведь хороший. Смотри, какой белый и пушистый, — и Птиц ерошит модную стрижку; белые перья встают дыбом, как иголки, медленно опускаются. Флейта с улыбкой клонит голову к плечу.
— Птиц красивый, — напевно, как котёнку, говорит она, — Птиц весёлый. Птиц талантливый, он такие праздники устраивает! И танцует, и поёт, как эльф. Птиц — звезда.
— Да, я такой, — милостиво соглашается Димочка, жмурясь. — Я звезда.
— Поэтому в прошлом году прыгал по сцене полуголый и весь облитый блёстками, как идиот, — ехидно, но не без восхищения отзывается Шеверинский.
— Да что ты понимаешь! — фыркает Птиц. — Это был сценический грим. Я сверкал!
— В прошлом году, — насмешливо замечает Чигракова, доливая кофе из чайничка, — был не выпускной, а стихийное бедствие. Помните? Даже Борода, и тот… птичью болезнь словил.
— Хорошо, что не медвежью.
— Он перепил, — хихикает Таис, — и гонялся по парку за девками с криком «утютю!»
Лицо Солнца становится задумчивым: он явно пытается представить, как это выглядело.
— И… много поймал? — усиленно пытаясь не хохотать, интересуется Кайман.
— Да кто ж от него убегал-то? — удивляется Таис.
— И чего он?
— Ловил, в воздух подкидывал и орал: «Господи, как жить-то хорошо!»
Птиц смеётся. Ложится грудью на стол, подмигивает Свете сначала одним глазом, потом другим. Полетаев косится на неудачливого соперника неприязненно, чуя какой-то подвох.
— Вот кстати, — говорит Димочка, — насчёт хорошей жизни. Здесь по Морскому бульвару недурные магазинчики есть. В бутике Альгари коллекция весна-лето — такие туфельки, пальчики оближешь, и как раз на каблуке-макси, как ты носишь. А напротив — Диамант-Эстет, можно авторскую ювелирку посмотреть, что-то для себя заказать неповторимое… Пойдём вечером в казино? Вместе?
— Я тебе пойду в казино! — рычит Солнце, угрожающе выставляя челюсть. — Мозги пропил? Ребёнка тащишь!
— Я совершеннолетняя! — по-змеиному шипит Флейта; даже плечи приподнимаются от ярости. — Мне семнадцать! — кажется, что карие её глаза алеют, как накалённый металл, и грозный Полетаев под этим взглядом теряется и сникает, вид у него чуть ли не жалобный. — Дима! Во сколько?
— Часиков в восемь, — удовлетворённо мурлычет Птиц, поигрывая серьгой в ухе. — Когда люди играть соберутся…
— Мы с тобой, — тихо говорит Костя.
— Нет, — отвечает Света: ясно, что так и выглядят окончательные отказы. — Я вообще сейчас в кино пойду. На «Олений след». Спать. У меня от тебя голова заболела.
— Юрка… — только заикается Костя, и Тихорецкая вновь обрывает:
— Одна.
— Света, Светик, — торопится он, — погоди, тут же эти уроды, может, ползают…
— Не делай щенячью рожицу. Я себе всё, что надо, спою.
Димочка без сарказма, грустно думает, что Света, Бабушкина «внучка», вроде него самого: ребёнок- чудо, ткнувшийся нежданно в глухую стену. У неё тоже пятнадцатый уровень, от которого никакого толку. Батя с Бородой заняты, да и вообще чересчур официальные лица, чтобы всюду сопровождать Алентипалну, поэтому та когда-то, отправляясь по делам, брала с собой Каймана и Солнце. Говорила — «мои запасные крылья». И вот Бабушка не придумала ничего лучше, чем доверить насквозь больного, как большинство корректоров, ребёнка — им.
Для здоровья это, может, и обернулось пользой, но у Солнца какой-то дар — влюблять в себя больных нежизнеспособных баб. Кнопка, запредельной мощи амортизатор, не способная ни на какие собственные чувства, и та… впрочем, она-то всего-навсего впитывает и отражает испытываемое
