человека, когда вступила в разговор на памятном ужине с Кайдзукой, когда предложила Оно одолжить ее коммунисту.
Досадно было и то, что приходилось мириться с пребыванием Цутому в его доме, и все из-за прихоти Томико. Раньше он был вынужден много терпеть из-за старика Миядзи, но сейчас он жалел себя, принужденного терпеть мучения и неудобства из-за понравившейся ему женщины.
Акияма воспользовался случаем — скромностью Митико, и ему запомнилось то удовольствие, которое ему доставило издевательство над нею.
Жена могла бы игнорировать его нападки, так как нерасположенность к ней мужа уже стала частью семейного уклада, но то, что Акияма начал со всей очевидностью проявлять это свое неудовольствие, ранило Митико. Почти не понимая истинных причин поступков и намерений собственного мужа, она сочла, что причиной плохого настроения Акиямы, скорее всего, было решение принять в дом её двоюродного брата, и она мучилась угрызениями совести. Поэтому она и подумала, а не лучше ли найти какой-нибудь предлог, чтобы Цутому отказали от места домашнего учителя Юкико, а потом заставить его вернуться в дом старого приятеля. Тогда она обратила внимание, что у нее самой не было желания воплощать этот план в жизнь, и удивилась самой себе. Представив жизнь в «Хакэ» без Цутому, она содрогнулась от ужаса.
Митико думала и о том, чтобы открыть подробности Оно и просить его принять Цутому у себя, но и этого ей не захотелось сделать. Поэтому сейчас, когда не было причин опасаться дурных слухов о связи Цутому с Томико, признавшись самой себе, что не хочется ей отправлять юношу в дом Оно, она впервые поняла, каким дорогим человеком стал для нее юноша.
Их приятные беседы в отсутствие Акиямы, лицо Цутому, его голос, может быть, и то, что они жили в разных комнатах, — все заставляло ее прислушиваться к его шагам и движениям… Она поняла, что это стало неотъемлемой частью ее жизни. Она впервые вспомнила, что, когда Цутому уходил на время из дому, она, возясь на кухне, постоянно думала о нем.
Должно быть, нечто подобное она ощущала, когда была увлечена своими братьями и Акиямой перед помолвкой. Митико попыталась припомнить эти чувства, чтобы сравнить их с нынешними настроениями, и оказалось, что ей очень трудно вспоминаются те дни.
То, что она сейчас испытывала, было очень похоже на любовь, но сама она так это чувство не называла, и потому оценивать его было чересчур рано. Ей не приходилось до этого любить. А чтение романов, в которых действовали в основном все люди исключительные, заставило ее полагать, что любовь не имеет к ней никакого отношения.
Дурное расположение Акиямы все более и более усугублялось, и мучения Митико привлекли внимание Цутому. Он понял, что невольно стал их причиной. Вдобавок благодаря свойственной молодости проницательности он угадал и причину недовольства Акиямы. Сочувствие к Митико возросло, но ему не хотелось объяснять ей, в чем кроется причина недовольства Акиямы. Конечно, он боялся ранить ее, но в то же время боялся того, что у него самого в душе рождается нехорошее желание занять место под боком у Митико, клевеща на Акияму.
Уйти из «Хакэ» было легко, но сейчас ему подумалось, что он не сможет сделать этого, оставив Митико вместе с этим ничтожеством — ее мужем. Цутому решил, что надо пренебречь всем, принять сторону Митико. Сразу становится понятно, как сильна была его привязанность к Митико, особенно если представить, что он мог легко добиться цели, соблазнив Томико любовным талантом, опробованным на студентках-ровесницах. Но все-таки ему не хотелось делать этого на глазах у Митико.
Таким образом, он вступил в некую борьбу с Акиямой. Он избегал прямых контактов с врагом, решив по возможности не встречаться с Акиямой лицом к лицу. Но зато, когда Акиямы не было дома, Цутому старался быть с Митико особенно нежным. Как можно догадаться, эта позиция напоминала позицию прелюбодея.
Цутому собирался поделиться с Митико своей любовью к природе «Хакэ». Знания о местности вокруг усадьбы он почерпнул в минуты уединенного чтения, когда, скрываясь от Акиямы, запирался в кабинете. Он жил в комнате, которую переделали для него, освободив пространство для постели в прежнем кабинете старика Миядзи. На полках любознательного Миядзи были собраны книги по географии и истории Мусасино. Вернувшись с войны и заинтересовавшись строением Земли, Цутому много вычитал из этих книг и получил сведения о древнем устройстве Кокубундзи и причинах формирования плато Мусасино.
Он приглашал Митико на прогулки, во время которых рассказывал ей о географии окрестностей и происхождении храмов. Митико, выросшая в «Хакэ», привыкла к природе, окружавшей дом, и в детстве увлекалась собиранием бабочек, но она почти совсем не знала ни географии, ни истории родного края. Она заинтересовалась приобретением новых сведений о привычных вещах, но ей, находившей научные объяснения Цутому временами скучными, было приятно просто слушать его голос.
Особый интерес Цутому питал к реке Ногаве. Сверившись с картами масштаба 1:50 000, что насобирал у себя Миядзи, он узнал, что перед «Хакэ» расположился верхний проток реки, нижний проток Цутому видел в детстве у подножия Сэйдзё Гакуэн, а потом в Дэнъэн-Тёфу, где он жил у своего приятеля до того, как поселился в «Хакэ». В Сэйдзё и Дэнъэн-Тёфу ширина Ногавы составляла примерно пять метров, однако река несла свои воды, орошавшие поля от Камата до Рокуго,[29] с удивительной стремительностью.
В окрестностях «Хакэ» Ногава была небольшой речкой, в ширину она достигала примерно двух метров. Согласно картам, исток реки находился в непосредственной близости от железнодорожной насыпи, неподалеку от станции Кокубундзи. Видимо, далее она накапливала воду из ключей, бьющих на склонах неподалеку от «Хакэ», и за неполные два километра набирала весь свой водный объем. Это казалось почти невероятным.
Однажды, когда Акияма должен был вечером задержаться на совещании в университете, Цутому, пригласив Митико, отправился на поиски истока Ногавы. Намерение Цутому состояло в том, чтобы обнаружить горные ключи, наполняющие реку своими водами, и поэтому было решено идти по дороге, образованной уступами гор.
Стоял душный полдень, повышенная облачность напоминала о приближении муссонных дождей. Митико как вечную музыку слушала в дороге пояснения Цутому относительно географии этих мест. Рассказы Цутому о внимании и любви солдата, побывавшего на войне, к родной земле, к ее географии казались Митико неправдоподобными, но ей было приятно слушать все, что имело отношение к его душевным переживаниям.
На дороге, вольготно извивавшейся под высокими деревьями дзельквы и дуба, украшавшими склон, царила блаженная тишина. Спокойствие временами нарушалось плеском воды. Это вода, выходившая из неизвестного источника, шумно стекала с горы, ныряла под дорогу и уходила в сторону Ногавы. Движение воды там, где она выступала на ровную поверхность дороги, было похоже на танец, вода вела себя как живое существо.
Некоторое время справа и слева от дороги виднелись крестьянские дома, окруженные живой изгородью, и красные крыши домов, построенных в европейском стиле. Но вскоре и они стали редки. Дорога поднялась чуть выше по склону и затем слилась с аллеей из криптомерии. Здесь одна обочина дороги была выложена из булыжника Тама[30] в виде невысокой стены, что указывало на наличие наверху жилых построек.
Вода снова пересекала дорогу и стекала к реке вниз. Под маленьким каменным мостом, похожим на храмовый мостик, были раскиданы камни, между которыми играла вода. Казалось, что усадебные участки занимали только возвышенности, но они тянулись вдоль дороги вплоть до самого низкого места, где аллея криптомерии выходила на ровное поле. Митико с изумлением подумала об архитектурных достоинствах этих усадеб.
Русло Ногавы в этом месте значительно сузилось, река текла вдоль бамбуковой рощи, находившейся на противоположном берегу. Как и перед «Хакэ», Ногава текла полноводно, что было видно даже издалека.
Там, где кончалась роща, вода все чаще и чаще пересекала дорогу. Может быть, она неожиданно вырывалась на поверхность из чащи бамбука, из-под оснований каменных заборов усадеб, и, поравнявшись с дорогой, текла параллельно ей?
Изучая форму потоков воды, под их журчание молодые люди невольно пошли нога в ногу.
Чуть дальше ручейки впадали в небольшой пруд, на берегу которого Цутому с Митико
