долге. Она понимала, что разврат, которому она предается с мальчиками, по возрасту такими же, как ее сын, — это большой грех. Но что-то черное внутри отбрасывало покаяние каждый раз, и с каждым разом все легче и бесцеремоннее. И она снова не осуждала себя за этот грех. Почти.
Зато за двоих осуждал Елену Борис. Он каменным истуканом стоял в пустом кабинете, застряв на мысли, зачем он сюда пришел. И если бы не видеокассета, которую он держал в руке, то не скоро бы вспомнил. Соберись, возьми себя в руки — злость встряхнула его. Эта сука так думает, что на ней свет клином сошелся. И больше всех в этом виноват, конечно, он. Повернуть бы время вспять, возвратить все назад.
С каждым годом она становилась все дальше и дальше от него, теперь она чужая. Она втянула его в грязь, она сделала его таким. 'Зачем ты держишь меня у себя под боком? Я теперь для тебя не мужчина, а советник, стерва конченная. Будь ты проклята, тварь. Я тебя ненавижу. Господи, накажи ее, накажи эту машину и верни ей человечность. Или ты мстишь мне, наказываешь меня за мои грехи? — Борис закрыл глаза. — Мне больно'.
Он вдруг захотел выскочить отсюда, но остался: 'Какова ты, тогда не вышел сразу, сколько простоял здесь, идиот. Сейчас она выйдет, главное, чтобы речь была связной, дело ведь действительно серьезное, а ты думаешь… О чем ты думаешь? Что, мало у тебя было женщин?..' Самоуспокоение такого рода обычно действовало, когда он думал о Елене наедине с собой, но в этот момент дверь спальни откатилась по рельсикам в сторону. Вышла Елена Родионова. Она была в длинном махровом халате небесного цвета, туго завязанном на пояс, волосы были распущены. Губы чуть вспухли и порозовели. Прищуренные глаза привыкали к свету. Там, в спальне, на кровати нежится какой-то сосунок. А может, убить его при ней, чтоб знала, а ее трахнуть наконец? Избить, как суку, и трахнуть!
Борис не сделал бы этого, но сама мысль, что в принципе сделать это он может, его порадовала и немного успокоила. Он готов был говорить, ему надо было что-то говорить, о чем-то спорить. Она не должна видеть его замешательства. Хватит, прошли те времена. Благо, было о чем говорить, а с тоном он как-нибудь сориентируется.
—
Вечер добрый, Лена. Я не вовремя? Ты уж прости, дела привели. У нас возникли проблемы в Крыму. События там разворачиваются не по нашему сценарию.
—
Не тяни резину, говори толком, по существу, — обрезала Родионова и опустилась, тяжело вздохнув, на кресло у камина. Она резко швырнула в топку полено, ей не терпелось узнать, какие вести из Крыма принес Борис. Крымские дела с недавних пор приобрели для Родионовой особый статус. Она считала затеянную игру на полуострове проектом своей жизни. Это была крупная авантюра, имеющая все предпосылки к успеху, и не ввязаться в нее означало для Матушки жалеть после об этом и клясть себя за упущенный шанс сделать нечто великое. Она неестественно медленно моргала, напряженная и готовая слушать. Борису же показалось, что в мыслях Лена все еще в спальне. Он так и не научился понимать ее выражение лица.
Борис начал с фактов.
—
В общем, дела такие. Только что получен факс от севастопольского филиала банка 'Эльвира' и Христианского банка. Крупные кредиторы не возвращают деньги. Один потерялся, другой пошел в отказ, говорит: 'Не брал взаем', — и что будет разговаривать только через суд. В обоих случаях залог оказался фиктивным. Получено сообщение от наших друзей из службы безопасности. Цезарь, на которого мы смотрели вполглаза, собирал сходку на теплоходе 'Тарас Шевченко'. Кот приказал долго жить. А начальник УВД, видно, кормится из двух лап. Буквально час назад я разговаривал с ним по телефону и вынес из этого разговора одно: на ментов нам лучше не рассчитывать. Лена, я, честно говоря, считаю ошибкой, что мы сунулись в Крым в тот момент, когда и так дел невпроворот. Никогда не было столько политики.
—
По этому поводу мы уже общались, и тогда, кажется, я сумела тебя убедить, — перебила его Родионова. — Но я смотрю, как только запахнет жареным, тебя сразу тянет в кусты, Боря. Политика — это наш козырь, мы, а не наши враги, проводники политики государства на полуострове. Мы в глазах президента сила, способная умерить пыл сепаратистов.
Услышав такое, Борис изумился. 'Зарвалась', — подумал он. Родионова продолжала:
—
И этим надо пользоваться. Усвой же наконец простую истину. Нужно ловить момент. Все институты власти в Крыму наши — служба безопасности, суды, правоохранительные органы, таможня, налоговая инспекция, телевидение, парламент, законодательство. За счет нас президент убивает двух зайцев. Мы насаждаем в Крыму украинскую автокефалию. И главное, собственно, ради чего мы полезли туда, — мы налаживаем кредитно-финансовую систему, полностью подотчетную Киеву, открываем филиалы киевских банков. Мы провозглашаем, что успех любого бизнеса в Крыму зависит от лояльности к законам Украины. Это должна сделать я, потому что если это не сделаю я, за это возьмутся другие. Курорты — главный приз.
— Ну хорошо, новые рынки — новые горизонты, новые филиалы, — занервничал Борис. — Карманный представитель президента, купленный с потрохами, талантливый протеже. Балабол твой протеже. — Борис вставил кассету в видеомагнитофон. — Сейчас полюбуешься, Леночка, что мелет твой сосунок. Брифинги, пресс-конференции, диалоги в прямом эфире. Крутой, мать его! — завелся Борис, «разгоряченный долгой паузой и наставительным тоном Елены. — Так вот этому крутому все стекла в офисе побили, и кто бы, ты думала? Бабушки и дедушки с красными флагами и портретом Иосифа Виссарионовича. Корабль своим именем назвал Антон Шарун — человек и пароход, засветились на нашу голову. Ты, Лена, извини, но зачем ему там этот 'линкольн'? Ах да, забыл сказать. На днях к нему в ресторан нагрянула целая свора жулья. Отобедали досыта, нахамили и не расплатились, сказали уходя, что угощались в кредит покойному Арсену и что будут ходить регулярно. Мало у нас в Киеве дел? Лезем черт знает куда, — выругался Борис и нажал на плей.
Родионова промолчала. На экране появилось скуластое лицо Антона Шаруна, сверкающее на фоне трехметрового Иисуса Христа мозаичной кладки. Он отвечал на вопросы журналистов в своем кабинете управляющего Христианским банком. Почти после каждой фразы Шарун облизывал губы. Он явно увлекался с ответами, иногда не выслушав до конца заданный вопрос, продолжая отвечать на предыдущие. Если бы с именем этого человека не связывали большие деньги, то давно окрестили бы его пустомелей. А так словоохотливость Шаруна можно было преподнести как небывалую уверенность в себе, и дерзкую смелость, и бесшабашную откровенность. Ничто так не льстит, как откровенность человека, облеченного властью. Знакомый постулат срабатывал. Журналистка изощрялась в каверзности, бессознательно надеясь, что сам Шарун по достоинству оценит хороший вопрос.
Родионова смотрела видеозапись с неподдельным интересом. Шаруну был задан вопрос: почему основанный банк называется Христианским.
— Потому что одним из его учредителей выступила крымская епархия, — Шарун позировал перед видеокамерой, считая одинаково важным то, как он будет выглядеть на телеэкране, и то, что он будет говорить. А говорил он в своей обычной манере: — В наше время только церковь может быть гарантом стопроцентной надежности, не случайно Христианский банк — единственный на всей «территории СНГ, обеспеченный собственным золотым запасом. Имеется в виду золото церквей и мои личные фамильные украшения, доставшиеся мне в наследство от моей матери. Моя мать принадлежала к древнему дворянскому роду, генеалогическое древо которого берет начало со времен царствования Павла И. Революция застала наше семейство врасплох в одном из уездных городов Тамбовской губернии. Но, к счастью, фамильные реликвии и ценности удалось спрятать в тайнике. И лишь теперь, спустя десятилетия,
я,
как единственный законный наследник, могу без страха заявить, что обладаю бесценными сокровищами, которые служат залогом и талисманом процветания Христианского банка. Хотите взглянуть на драгоценности?
У ошеломленной журналистки перевело дыхание. Тогда Шарун подошел к сейфу и вытащил оттуда вычурный малахитовый ларец, усеянный изумрудами. Он небрежно открыл его и стал сам протягивать журналистке браслеты и ожерелья. Спустя мгновение она вышла из столбняка, связанного с неожиданным прикосновением к такому богатству. Миллиардер великодушно разрешил ей приме
рить перстень с голубым сапфиром, отделанный белым золотом. Оператор
Вы читаете Крестная мать
