и тогда 30 мая Ленин встретился со Сталиным.
Генсек стал свидетелем невероятной ленинской слабости и унижения. Но кто тем не менее знает: не был ли этот эпизод актом неслыханного ленинского доверия?
Ленинский ледяной интеллект подвел итог. Здесь итожилось все: и потеря речи, паралич правой руки и правой ноги, он не был способен выполнить простейшие арифметические задачи, утратил способность что-либо запомнить. Он осознавал, что здоровым ему больше не быть.
Он вызвал к себе в Горки Сталина, чтобы попросить у него яда.
Как можно было бы беллетризовать всю эту сцену! Раздаривший свою империю король Лир, ночью, в грозу и дождь, при свете молний. Свежая майская зелень бушует за открытым окном. О, эти клейкие листочки! Взгляд истерзанного болью и отчаянием человека и взгляд наследника-карбериста, сдерживающего блеск нетерпения. Традиционный натюрморт возле постели: фарфоровая поилка с влажным носиком, градусник… Подушка, вокруг головы она мокрая от пота. Учитель и ученик.
Как хочется попробовать Сталина на рефлексию. Медленная прокатка слов и пульсация лукавых мыслей. С победителя потом спишется все, но не оставляют ли и невысказанные мысли следы на каком-то всемирном компьютере?
А не испытывает ли учитель ученика на верность, как однажды во время Тайной вечери уже испытал своих учеников один вечный Учитель? Ведь реально трудно оценить, так ли уж плох Старик и так ли уж безнадежно его положение. Старик говорит, что знает его, Сталина, как человека с твердым характером. Характер у него действительно есть и есть свои цели, о которых пока не следует говорить.
Эта сцена в ее «художественном» освещении должна напоминать интеллигенту кадры из «Ивана Грозного» Сергея Эйзенштейна. Казалось бы, уже отошедший царь из-под чуть приподнявшегося, как у птицы, века наблюдает за поведением бояр. Попал тогда в цель Сергей Михайлович. Знал или догадался? Крупно рисковал в этом художественном прозрении. Но, видимо, в деталях и нюансах подольстил. Сталин премии своего имени так просто не раздавал.
Уже после первых признаков болезни Ленина все его замечательные соратники были начеку. У каждого из них тоже было дело жизни и плюс своя жизнь. Разыгрывалась невероятная власть над огромной империей. Все чувствовали себя участниками исторической сцены и понимали, наверное, что проигравший может вместе со званием члена Политбюро потерять и голову.
Потом, когда к власти с их помощью пришел Сталин, они лукавили, что не имели на власть никаких притязаний, а сразу определились, кому из них быть старшим и главным — Ему. Наследнику.
Май 1922 года — это был тяжелый месяц для Политбюро. Вот что пишет Троцкий в своих блестящих мемуарах «Моя жизнь»:
«В воскресенье в начале мая 1922 года я ловил сетью рыбу на старом русле Москвы-реки. Шел дождь, трава намокла, я поскользнулся на откосе, упал и порвал себе сухожилья ноги. Ничего серьезного, но мне нужно было провести несколько дней в постели. На третий день ко мне пришел Бухарин. «И вы в постели!» — воскликнул он в ужасе. «А кто еще, кроме меня?» — спросил я. — «С Ильичом плохо: удар, — не ходит, не говорит. Врачи теряются в догадках…» Ленин заболел, оказывается, еще третьего дня. Почему мне сразу не сказали? Тогда мне и в голову не приходили какие-либо подозрения. Бухарин говорил вполне искренно, повторяя то, что ему внушили «старшие». В тот период Бухарин был привязан ко мне чисто бухаринской, то есть полуистерической, полуребяческой привязанностью. Свой рассказ о болезни Ленина Бухарин кончил тем, что повалился ко мне на кровать и, обхватив меня через одеяло, стал причитать: «И не болейте, умоляю вас, не болейте… есть два человека, о смерти которых я всегда думаю с ужасом… это Ильич и вы». Я его дружелюбно устыжал,…чтобы привести в равновесие. Он мне мешал сосредоточиться на тревоге, вызванной вестью, которую он принес. Удар был оглушающий. Казалось, что сама революция затаила дыхание».
Простим автору старомодную патетику и продолжим цитирование:
«Гораздо позже, оглядываясь на прошлое, я опять вспомнил со свежим удивлением то обстоятельство, что мне о болезни Ленина сообщили только на третий день. Тогда я не останавливался на этом. Но это не могло быть случайно. Те, которые давно готовились стать моими противниками, в первую очередь Сталин, стремились выиграть время. Болезнь Ленина была такого рода, что могла сразу принести трагическую развязку. Завтра же, даже сегодня могли ребром встать все вопросы руководства. Противники считали важным выгадать на подготовку хоть день. Они шушукались между собой и нащупывали пути и приемы борьбы. В это время, надо полагать, уже возникла идея «тройки» (Сталин-Зиновьев-Каменев), которую предполагали противопоставить мне. Но Ленин оправился».
Но не станем торопить сюжет и вернемся к сцене «Ленин и Сталин». Естественно, начинаешь задумываться, каким образом такой сильный человек, как Ленин, мог решиться на подобное. Мгновенное помрачение воли? Отсутствие перспективы в деле, которое он, собственно, начал и теперь увидел, что не может завершить? Воспользовался самым правдоподобным предлогом, чтобы, не прощаясь, не принося лишних мучений своим близким, не заставляя весь мир видеть его немощным и слабым, попытаться сохранить свой чеканный облик для поколений, то есть уйти сильным, по собственной, ульяновской воле, бросив еще раз вызов судьбе. Не твоим, дескать, судьба, наказом, а собственным приказом.
Думал ли так Сталин?
В судьбе слишком многих политических деятелей, а также мастеров литературы и искусства трагический, внезапный, по собственной воле или по мгновенному стечению обстоятельств уход из жизни позволял потомкам досортировать эти причины, не вставшие в строку детали, дошлифовать миф этого деятеля. Кто бы сейчас вспомнил даже об Иуде, если бы тот не повесился после того, как предал Христа?
Может быть, Старик опять хочет вывернуть впереди всех по особой кривой? Выглядит-то он, конечно, очень плохо, но… А если выздоровеет, какой над Сталиным нависнет Казбек проблем? Если этот яд дать и ускорить развязку? А кто тогда будет отравитель? Может быть, Старик вспомнил удивительное самоубийство Поля и Лауры Лафаргов? Приняв яд, они вместе легли спать, чтобы не проснуться. Отравились.
Как ни странно, эта почти интимная история оказалась запротоколирована.
«30 мая 1922 года, будучи в крайне угнетенном состоянии, Ленин попросил, чтобы к нему приехал Сталин. Зная твердый характер Сталина, Ленин обратился к нему с просьбой принести ему яд, чтобы покончить счеты с жизнью. Сталин передал содержание разговора Марии Ильиничне Ульяновой. «Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, наступил, — будто сказал Владимир Ильич Сталину, — у меня паралич и мне нужна ваша помощь». Сталин обещал привезти яд, однако тут же передумал, боясь, что это согласие как бы подтвердит безнадежность болезни Ленина. «Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?» Сталин немедленно вернулся и уговорил его подождать до времени, когда надежды на выздоровление уже не будет. Более того, Сталин оставил письменный документ, из которого явствует, что он не может взять на себя такую тяжкую миссию. Он хорошо понимал всю историческую ответственность и возможные политические последствия этого акта».
После удивительных нервных потрясений 30 мая, уже через день здоровье Ленина начало улучшаться. В этом было, если не знать его настоящего диагноза, нечто волшебное.
«Исчезли симптомы поражения черепно-мозговых нервов, в частности лицевого и подъязычного, исчез парез правой руки, нет атаксии… Восстановилась речь. Чтение беглое. Письмо: делает отдельные ошибки, пропускает буквы, но сейчас же замечает ошибки и правильно их исправляет».
Это из ленинской истории болезни. В человеческом плане она поучительна только тем, как человек пытается болезнь преодолеть. Это даже больше, чем воля к жизни. Это воля к творчеству, ибо я уже отмечал несколько раз, что в первую очередь считаю Ленина гениальным политическим писателем.
Самое тяжелое для этой совершенной творческой машины было вынужденное бездействие. Интеллект по-прежнему работал, мысли прокручивались на основе старых знаний и неполных сегодняшних сведений. В мозгу возникали тысячи формулировок и решений. Они роились в сознании, так хотелось выстроить их в привычный причинно-следственный ряд и заковать в колеблющееся слово. Не хватало, правда, сиюминутных и точных деталей. В творческом простое тоже есть свои преимущества. Может быть, пришло время изощренного анализа сделанного?
