всегда знал, что говорил. «В продолжение трех лет на территории России были армии английская, французская, японская. Нет сомнения, что самого ничтожного напряжения сил этих трех держав было бы вполне достаточно, чтобы в несколько месяцев, если не несколько недель, одержать победу над нами». Дальше Ленин говорил о том, что большевикам удалось «разложить» войска интервентов. Верно последнее лишь отчасти. Ей и самой иногда казалось, что войска 14 государств, введенные в Россию, преследовали другие цели, нежели свержение советской власти.
На эту тему вообще надо очень серьезно поразмышлять. Согласно Брестскому миру, немцы оккупировали Прибалтику и юг России. Им в первую очередь надо было пополнять свои истощенные запасы. Их волновало, чтобы не был открыт против них Восточный фронт. Пока существовала власть большевиков, они могли быть спокойны за свои временные приобретения и надеяться на то, что все временное становится постоянным. Должно быть, в архивах и российского МИДа, и русской разведки хранится инструкция статс-секретаря МИДа Германии фон Кюльмана послу в Москве. Крупской удалось увидеть их и своей цепкой памятью многолетней подпольщицы удержать в сознании. Совершенно не стеснялись государственные деятели в своих инструкциях. «Используйте, пожалуйста, крупные суммы, — писал один дипломат другому, — поскольку мы чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы большевики выжили…»
Антанта высадила свои десанты все же исключительно ради попытки восстановления этого самого Восточного фронта, а не родственной монархии. На монархию и династические связи англичанам в высшей степени было наплевать. Десант англичан в Мурманске нужен был лишь для того, чтобы немцы не воспользовались этим замечательным портом как базой для своих подводных лодок, и был произведен с согласия Троцкого. Почти такие же цели были у Антанты и в Архангельске. Скорее противодействовать немцам, нежели вредить русским. Огромные военные склады, созданные еще царским правительством, вполне могли достаться немцам. Хотели ли этого французы и англичане?
Но Антанту волновали и запасы на Дальнем Востоке. Когда дело идет о рынках, приходится быть предусмотрительными. Союзники создавали тыл для продвижения Чехословацкого корпуса, составленного в основном из австрийских военных.
Англичан также чрезвычайно интересовала бакинская нефть, и именно поэтому в первую очередь они заняли Баку и железную дорогу до Батума. Нефть надо было вывозить.
О действиях стран Антанты следовало бы говорить, перефразируя знаменитую французскую поговорку: «Ищите деньги!» Этот самый запах денег гнал на молодую советскую державу армии капиталистов. Но опять все надо было рассматривать дифференцированно, одно оставляя для внутренней пропаганды, другое для внутреннего анализа.
Скажем, Япония, чрезвычайно заинтересованная в хозяйственном использовании дальневосточных территорий и находящаяся в состоянии войны с Германией, хотя и высадила во Владивостоке до 70 тысяч войска, никогда не поддерживала армию Колчака. Колчак претендовал на некое российское единство, а Японии в то время важно было пограбить. Грабить было лучше в состоянии разрухи и разобщенности. Поэтому японцы поддерживали только местных атаманов-сепаратистов Семенова и Калмыкова.
«Все наши вмешательства в России за последний год… все, что мы сделали против большевиков, было в действительности сделано против Германии», — вот всплывшее в памяти Крупской одно из любопытнейших высказываний министра иностранных дел Франции.
Троцкий, Сталин, а теперь и более мелкие вожди все время спорят: кто победил? Ленинская безошибочная стратегия и его поразительное политическое чутье.
Но еще интереснее, чем французский министр, говорил в своем парламенте знаменитый Уинстон Черчилль. Определенно недаром англичане посадили своего спикера на мешок с шерстью, чтобы тот всегда помнил об экономике. «Было бы ошибочным думать, — говорил этот старый недруг России, — что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Наоборот, русские белогвардейцы сражались за наше дело».
Таково было истинное положение, которое уже сейчас нашими профессорами, так резво сочиняющими новую историю, превращается в удобную для чтения студентам и для создания их быстрой науки схему. Схему, удобную в первую очередь новым вождям — Сталину, Троцкому, Бухарину, Зиновьеву, Каменеву.
Они все дружно полагают, что именно они, и никто другой, победили, как считается, очень сильного противника. Победили исключительно своим полководческим мастерством, а не общим ленинским политическим руководством и энтузиазмом масс.
Пока Ленин был здоров и деятелен, этого никто не выяснял.
Удастся ли старой и больной Крупской в своей будущей книге хоть отчасти восстановить истину? Как много истин надо восстановить на протяжении крошечной истории! Как совсем недавно все это было, как совсем недавно была революция. Как совсем недавно началась ее собственная жизнь!
Главным событием в этой жизни была сначала встреча с Лениным, а потом многолетняя жизнь рядом.
Совсем недавно шли они вместе по хрустящему снежку с Охты от инженера Классона, где праздновали масленицу. Двое молодых смеющихся людей… Тогда, в Петербурге, она предполагала, что встретила необычного человека, а вскоре поняла, что встретила человека великого. Как трудно ей будет объяснить в книге, которую она напишет, что значит близость с таким человеком, как много значит расшифровывать каждое его слово и понимать движение его порой еще невысказанной мысли!
Память ее полна разными эпизодами их совместной жизни. Но что ей никогда не дадут писать и что следует утопить — это больного, раздавленного болезнью, как будут разглагольствовать потом буржуазные журналисты, полуидиота Ленина. Наверное, зря сделала некоторые фотографии Мария Ильинична. Их может понять только близкий человек, который посочувствует и несчастью, и воле Ильича в его попытках выбраться из темной ямы, куда его заталкивала судьба. Для недруга это какие-то нелепые доказательства его собственной злобы. Она никогда не забудет его слез, вытекавших из-под ладони, которой он прикрывал свое лицо.
В мае двадцать третьего года он не мог выражать желания, в этой любимой ею всю жизнь голове еще кипели мысли, но Ленин был нем. Из Питера тогда вызвали врача-специалиста, который начал заниматься с ним речевыми упражнениями. И все так хорошо шло, но через месяц снова начался очередной приступ с галлюцинациями, бессонницей и возбуждением. Какой это был ужас, он успокаивался только тогда, когда его принимались по комнате возить в кресле. А потом, когда обострение затихло так же неожиданно, как и началось, он категорически отказался заниматься с врачом. Только с нею, с женой. Даже жестом он умел настоять на своем и выразить свое.
Чуть отойдя от очередного приступа, он вдруг начал что-то требовать, произнося звуки «а», «о», «и», «у». Это он потребовал снова начать занятия. Он был твердо уверен, что еще «въедет» в жизнь. Тогда ей, Крупской, пришлось вечерами читать книги, консультироваться с врачами-специалистами, а уж утром давать свои уроки. Он понимал цифры, но намертво забыл все буквы. И этим восстановлением способности к чтению пришлось заниматься ей. Он понимал все статьи, которые она ему читала, и догадывался и сердился, когда кое-что она пропускала. Он уже мог различать буквы и прочитывать некоторые слова. Ему так и не подчинилась правая рука, но он принялся осваивать письмо левой и копировал левой рукой кое- какие слова. За пять месяцев он сделал такие необыкновенные успехи, что и врачи, и следивший за состоянием его здоровья персонал были уверены, что к лету двадцать четвертого года Ленин заговорит.
Но пусть даже немой, пусть даже бездвижный, только пусть бы жил! Какое это огромное и немыслимое счастье — быть рядом с ним! Но все это в прошлом…
Он иногда приходил из Кремля в их квартиру совсем обессиленный. Она пыталась дать ему что- нибудь поесть, а он мог выпить только чашку горячего молока. Как он мучился последние годы от бессонницы, ворочаясь на своей постели.
Комнатка была небольшая. У окна письменный стол, покрытый голубым сукном, и простое кресло. На столе несколько книг. Справа железная кровать, заправленная простым шерстяным одеялом, на которой он спал. Это одеяло Ленину подарила мать, когда они виделись в последний раз в 1910 году в Стокгольме. Слева стоял небольшой книжный шкаф. А перед ним диванчик…
