Но это будет через два месяца, а пока, судя по всему, Северный временно остаётся 'без работы'. Болезнь его всё больше прогрессирует. Фукс ещё в прошлом, 1976 году, отказывается его записывать именно из-за этого. 'Совместное творчество' с Калятиным давно уже превратилось в банальные пьянки, 'Братья Жемчужные' в полном развале, а тут ещё и какие-то непонятки у Маклакова с Набокой. 26 марта, в день своего рождения, Софья Калятина делает знаменитую запись 'На память о Северном': 'Сейчас, когда ведётся эта запись, Аркадий находится на крайней точке своего падения, и сумеет ли он устоять в жизненной борьбе — покажет время. Я и все твои друзья желаем тебе, Аркадий, придти в себя, собрать всю силу воли, вернуться в жизнь и радовать всех нас снова своими песнями'.
Но это всё в Питере. А до других городов доходят только какие-то смутные слухи и сплетни, зачастую создаваемые и распространяемые самими же коллекционерами. Киев и Одесса всё настойчивее пытаются вызвать Аркадия к себе. Разумеется, он и сам давно уже был не прочь поехать куда-нибудь на гастроли, а тем более — сейчас, при всех этих свалившихся на него проблемах. И в это время свою третью попытку пригласить к себе Северного предпринимает Фред Ревельсон. Он наконец-то уговаривает Фукса, чтобы тот свёл его с Аркадием. Впрочем, уговаривать в этот раз, по-видимому, долго и не пришлось: Фукс уже давно понял, что сделать вместе с Северным что-то подобное первым 'Программам' и 'Одесским концертам' всё равно не получится. И с лёгким сердцем 'даёт добро' Фреду на организацию этой поездки.
Хотя и здесь не всё понятно. Добро-то добром, но почему-то и до сих пор никто не может толком вспомнить, как всё же состоялась эта поездка. Судя по всему, факт пребывания Северного в Киеве для многих оказался неожиданностью. И для одесситов, и для Маклакова и, как ни странно, для самого Фукса. Иначе как понимать слова Северного, сказанные им в Киеве: 'Рудик, слушай сюда! До тебя дойдёт-таки эта лента. Так вот, запомни: никогда меня не нужно ещё терять. Я ещё тебе понадоблюсь. Скажу ещё другому человеку, я имею в виду — ленинградцам своим: единственный из вас порядочный человек — так это Сергей Иванович. Серёжа, я тебе шлю привет! Свой самый хороший, самый порядочный… И тебе будет то, что нужно. Может быть, чуть-чуть они неправильно делали… Они ещё ни разу, так сказать, не имели права и не могли…' Но, как бы то ни было, первые гастроли Северного начались именно с Киева, а не с Одессы, как считалось до сих пор. В Одессу он поедет уже после того, как Фреду позвонит Владислав Коцишевский и передаст просьбу Маклакова отправить Северного в Город у Чёрного моря.
А пока — апрель месяц, и Аркадий Северный прибывает в Киев. Но, судя по всему, киевляне и сами не были на сто процентов уверены в его приезде, так как только через неделю, если не больше, всё было готово к записи концерта. Причём, относительно всё. Постоянно что-то срывалось: то с залом не получилось, то музыканты не были в полном сборе, а в самый последний день и с аппаратурой не сложилось. И писали потому на обычный 'Юпитер'. Правда 'обычный', да не совсем! Так как числился он на балансе МВД, в системе которого работал знакомый Фреда — Владимир Усенко.
Первоначально Аркадий живёт у Фреда, по выражению самого Северного, на 'Борщёвке'[14], а затем перебирается почти в центр к Володе Криворогу, с которым у него сразу же налаживаются дружеские отношения. Они практически не разлучаются всё это время. Владимир показывает ему Киев, знакомит с достопримечательностями и кабаками (а как же без них?). Море встреч и новых друзей. Причём, друзья эти, в основном, не какие-то 'крутые' коллекционеры, а обычные советские люди, любящие музыку, 'которую не передают по радио'. Некоторые из них и о Северном-то никогда раньше не слышали. А какая, впрочем, разница? Главное, что все свои в этой компании. И певец, и простой работяга. Брат Владимира Криворога Николай вспоминает:
'Сидим мы как-то у Володи дома. Стол накрыт. Гитара. Всё, как положено. Вдруг телефонный звонок. Звонит один из Володиных знакомых: 'Вы тут сидите, водку пьёте, а в Киев, между прочим, Северный приехал и сейчас записывается у Рабиновича! Он мне только что звонил!' Как говорится: хохот в зале. А Аркадий с удивлением спрашивает: 'А кто такой, собственно, Рабинович?' Ну, ему объясняют, что это такой известный киевский коллекционер… — 'Ия у него записываюсь? Ну-ка, Володя, набери'. Володя набирает телефонный номер, передаёт трубку Северному и тот в своей неподражаемой манере: 'Алё. Это Рабинович? А это Северный говорит. Вы таки говорите, что я у вас записываюсь?' Ну, остальное вы можете сами себе представить!'
Тем временем Фред Ревельсон, наконец, находит место для записи — это квартира Бориса Марковича Коваля, ещё одного коллекционера. Сам Маркович, кстати говоря, гораздо больший любитель классического джаза, чем всего того, что поёт Северный. Но, тем не менее, согласие даёт — интересно всё-таки! И вот 20 апреля запись наконец-то состоялась.
О том, что вместе с Северным будет выступать Григорий Бальбер, было решено сразу. Во- первых, Фред Ревельсон давно и хорошо его знал, а во-вторых. Да ему и не было равных по голосу и мастерству в те времена среди 'жанровых' исполнителей! Бальбер привёл и музыкантов, а сыгрываться им и надобности не было, так как все они играли в ресторане 'Спорт' и были старыми Гришиными знакомыми. Гриша, бывало, и сам выступал с этими музыкантами на разного рода весёлых мероприятиях, свадьбах и юбилеях. Немного и записей их совместных сохранилось. Правда, никто уже не помнит, когда те записи делались, до или после концерта с Северным. А песни на них — почти те же самые и в том же стиле. Состав ансамбля был следующий: Григорий Бальбер — вокал, ударные, Александр Фельдман — скрипка, саксофон, Наум Зигман — вокал, гитара и Леонид Полищуков — гитара. Как видите — инструментальный состав совсем не замысловатый. Даже перекличка сакса со скрипкой не получается — музыкант один. Но и такими простыми средствами эти ребята делают очень качественную музыку. Пусть она не блистала оригинальностью стиля — это была всё та же, хорошо знакомая ресторанная музычка, местами современная, местами — 'классическая'. Но зато почти каждую песню построили действительно как концертный номер! Начиная с 'гвоздя программы', бессмертной песни самого Гриши Бальбера:
А чего стоит хотя бы 'Бабушка-старушка' — настоящая интермедия… Бальбер со своими друзьями работает не просто аккомпанементом или фоном к Северному; ведь Гриша и сам был классным Артистом, — мог делать и под Утёсова, но, как говорится, и 'под себя' у него выходило неплохо. Да так, что в одной песне с Северным им даже становится тесно. Северный был, безусловно, артистом сольных партий, и всегда сам разыгрывал драматургию песни, разве что с 'бэк-вокалом'. А тут каждый строит 'номер' в своей манере, ну, а полифония — она, как известно, дело сложное. К тому же у Северного и Бальбера разные манеры, но стиль один — 'пододесский'; и местами они забивают друг друга. По крайней мере, с Бальбером Северный воспринимается значительно сложнее, чем, например, с совершенно неодесским Резановым.
Впрочем, рискнём заявить, что относить стиль киевского концерта целиком на счёт Одессы — несправедливо! И не прав был даже сам Григорий Бальбер, когда обидел Подол 'куском Одессы'. Ведь у Киева всегда был свой собственный колорит, только ему, в отличие от одесского, немножко не повезло: редко его прославляли писатели и артисты. Но колорит всё-таки был, и в этом концерте его можно услышать во всей красе — эту гремучую еврейско-украинскую смесь. В общем, всё это ставит киевский концерт туда, где ему и надо стоять — в первые ряды классики жанра.
Но этот концерт интересен не только в музыкальном плане. Некоторые реплики Северного просто обязывают нас снова вернуться к истории с 'украденными оригиналами'. 'Привет 'Обертону'! Набоке!' — кричит Аркадий перед началом песни 'Я сижу на верхотуре'. Не думаем, что к этому моменту он уже знал про вступление к первому концерту 'Обертона' с Шеваловским, где, помимо прочего, говорится: '.Аркадий
