Жозеф помогал справляться с мелкими неприятностями обитателям замка — поскольку сам граф был наделен здоровьем, способным привести в отчаяние любого врача, пожелавшего продемонстрировать свое искусство, — и лечил крестьян Артюса от более серьезных болезней, большинство которых было вызвано лишениями и несоблюдением гигиены.
Старый врач перестал задавать себе вопросы о противоречивой натуре человека, уверовав, что эта проблема неразрешима. Пациенты Жозефа выражали ему благодарность, делая маленькие подарки и низко кланяясь на улице. Они принимали его за ученого — или даже за могущественного мага, — выписанного из Италии хозяином ради их блага. Дети бегали за Жозефом и цеплялись за его платье, словно за талисман. Женщины робко останавливали его и шептали на ухо, как шло выздоровление или как протекала беременность, совали в руки корзинки с яйцами, бутылки с сидром или хлеб, испеченный на молоке и меду. Мужчины обнажали руки или ноги, дабы Жозеф мог убедиться, что язвы, которые он лечил, окончательно прошли. Теперь Жозеф не пытался понять по этим улыбкам, неловким фразам и лицам, кто мог бы выдать его светским властям, если бы узнал, что он еврей.
Жозеф подошел к высокому аналою, на котором лежал латинский перевод. Клеман, открыв рот от изумления, буквально пожирал глазами текст.
— Что за книга вызвала у тебя столь сильное удивление?
— Этот трактат о мошенничестве в фармацевтике, мэтр.
— А, трактат, написанный аш-Шайзари два столетия тому назад.
— Понимаете, чтобы увеличить свои барыши, аптекари разбавляли египетский опиум соком чистотела или соком листьев дикого латука и даже арабской камедью. Чтобы это выявить, надо растворить полученный таким образом порошок в воде. Чистотел придает воде запах шафрана, латук — едва заметный пресный запах, а что касается арабской камеди, то она делает жидкость очень горькой.
— Мошенничество существовало во все времена, и я сомневаюсь, что с ним когда-нибудь покончат. Столько денег зарабатывают нечестным путем! Хороший врач или хороший аптекарь должен уметь распознавать мошенничество, чтобы быть уверенным в эффективности лекарства, прописанного больному.
Клеман поднял голову. Он больше не мог сдерживаться и задал вопрос, который вертелся у него на языке с момента знакомства с Жозефом:
— Мэтр… Ваша наука такая обширная, такая многогранная… Вам знаком ученый по имени Валломброзо?
Жозеф нахмурил свои густые седые брови и ответил:
— Валломброзо — это не человек, а итальянский монастырь. Я слышал, что там ведутся исследования в области математики и астрономии, не говоря уже о том, что его монахи весьма сведущи в медицине.
— А…
По лицу ребенка было видно, что он глубоко разочарован. Как теперь он сумеет понять смысл выкладок, записанных в толстом дневнике?
— Почему тебя это интересует?
— Потому… — пролепетал Клеман.
— Это настолько серьезно? — продолжал мягко настаивать Жозеф.
— Э-э… потому… я прочитал… где-то… только не подумайте, что я верю всему этому вздору, но… Валломброзо был упомянут в одной из теорий, согласно которой Земля не застыла неподвижно на небе…
Старый врач смертельно побледнел и тоном, не терпящим возражений, приказал:
— Замолчи! И чтобы больше никто не слышал от тебя таких слов.
Жозеф с беспокойством посмотрел вокруг. Кроме них в огромном светлом зале, превращавшемся зимой в настоящий ледник, никого не было. Подойдя ближе к ребенку, Жозеф наклонился и прошептал ему на ухо:
— Еще не пробил час. Люди еще не готовы услышать правду и согласиться с ней… Земля вовсе не застыла неподвижно. Она вращается вокруг собственной оси, и поэтому день и ночь сменяют друг друга. Она также вращается вокруг Солнца, всегда по одной и той же траектории, порождая смену времен года.
Это было настолько логично, что Клеман остался стоять с открытым ртом.
— Это тайна, понимаешь, Клеман? Она может стоить нам жизни, если кто-нибудь узнает, что мы владеем ею.
Ребенок часто закивал головой, а затем прошептал:
— Но тогда астрологи ошибаются?
— Все без исключения. Тем более есть весомые основания полагать, что существуют другие звезды, пока еще не известные нам. Именно по этой самой причине ты не должен доверять астрологической медицине в том виде, в каком ее повсеместно практикуют.
Жозеф выдержал короткую паузу, а затем сказал:
— Теперь моя очередь требовать, чтобы ты открыл тайну… девочка.
Клеман с трудом проглотил слюну.
— Поскольку ты девочка, не так ли? — на одном дыхании произнес Жозеф.
И вновь Клеман только и смог кивнуть головой в ответ.
— Тебе скоро исполнится одиннадцать лет… Тебе говорили о… о физиологических особенностях, свойственных прекрасному полу?
— Я не знаю… У меня никогда не будет бороды… и существует главная анатомическая разница, позволяющая отличать девочку от мальчика.
— Именно этого я и боялся… Ну что же, начнем с этого… космогония может подождать!
Но паника уже вытеснила изумление. Со слезами на глазах Клеман умолял Жозефа еле слышным голосом:
— Об этом никто не должен узнать, мэтр! Никто.
— Я это понял. Не беспокойся. Отныне нас связывает не только неистребимая тяга к знаниям, но и опасные тайны.
Насторожившись, они одновременно повернулись лицом к открывавшейся двери. Ронан сделал несколько шагов и извинился:
— Надеюсь, я не прервал какой-нибудь ваш опыт, мессир врач?
— Нет. Мы как раз закончили одну демонстрацию.
— Монсеньор Артюс требует к себе молодого Клемана.
— Что же, мальчик мой, иди. Граф хочет тебя видеть. Не заставляй его ждать.
— Спасибо, мэтр.
— Ты вернешься сразу же, как только наш сеньор пожелает этого. Сегодня мы еще не закончили.
— Хорошо, мессир.
Граф работал в библиотеке-ротонде, которую он так любил. Едва Клеман вошел, как Артюс оторвался от книг учета и дружеским жестом отпустил Ронана.
— Черт возьми… эта работа управляющего портит мне настроение, — пробормотал он. — Тем не менее я должен испытывать удовлетворение и признательность: мы сумели избежать худшего, собран хороший урожай, да и отел лучше, чем в прошлом году.
Граф закончил строчку. Клеман заметил, что Артюс писал изящной скорописью[7]. Клеман сразу же вспомнил о размашистом почерке в дневнике. Речь шла о
Граф положил перо на красивую серебряную чернильницу в форме корабля, стоящую напротив. И без того мрачное лицо графа исказилось, и ребенка обуял страх. Что это за новость, которую граф так долго не решался ему сообщить? Срывающимся голосом, полным печали, которую он без особого успеха пытался обуздать, граф вымолвил:
— Мадам де Суарси прибыла в Дом инквизиции в Алансоне. Ее держат
