скрюченной женщине узнать прелестную стройную гувернантку?
– Так-с, стало быть, не узнаете? – переспросил следователь.
– Нет, конечно, нет, не узнаю. Я не знаю эту женщину, я вижу ее в первый раз! – Полина Карповна даже рассмеялась.
Подозреваемая подняла голову и вдруг произнесла низким глубоким голосом:
– А как здоровье Ефрема Нестеровича?
– Благодарствуйте, лучше, – все еще улыбаясь, ответила Боровицкая.
– А дачу около Иматранкоски вы, наверное, уже продали, или по-прежнему выезжаете туда на лето? – невзначай спросила подозреваемая.
– Заложена, перезаложена… – начала было отвечать Полина Карповна, но вдруг осеклась, да так и осталась сидеть с открытым ртом.
Собеседница усмехнулась и взглянула на следователя. Сердюков и сам чуть не подпрыгнул на стуле.
– Госпожа Боровицкая, прошу вас еще раз внимательно посмотреть и ответить мне, знаете ли вы эту женщину?
– Господи же ты, боже мой! – вскричала истерическим голосом Полина Карповна. – Откуда она все знает о нас?
– Согласитесь: не будь эта женщина Киреевой, вряд ли она могла бы знать такие подробности из жизни вашего семейства, – резонно заметил полицейский.
– Подслушала случайно, разговор шел семейный между супругами и детьми в лечебнице, – нашлась Боровицкая.
– Ничего не бывает случайного на свете, – глухим голосом произнесла горбунья и протянула Боровицкой раскрытую ладонь. Та отпрянула, а Сердюков соскочил со стула и устремился к горбунье.
На разжатой ладони женщины ослепительно сияли бриллиантовые серьги – плата за молчание Александре Желтовской, плата за унижение Розалии Киреевой. Боровицкая сразу признала свои бывшие фамильные драгоценности, и лицо ее посерело. Лицо же Сердюкова приняло выражение крайнего недоумения и озадаченности. Как арестантка могла сохранить при себе такие ценности? Все ее вещи он лично перетряс, не говоря уж о надзирателях!
Когда он вновь взглянул на ее раскрытую ладонь, в ней уже ничего не было. Полина Карповна хлопала глазами и не могла понять – привиделось ли ей это, или бриллианты действительно только что мерцали перед нею? Горбунья сложила руки на коленях и молча уставилась в пол.
«Надо бы еще раз хорошенько обыскать ее», – решил про себя следователь, но какое-то странное внутреннее чувство уже заранее подсказывало ему, что он не найдет у арестованной никаких драгоценностей.
– Так что скажете, госпожа Боровицкая, признаете ли вы в этой женщине бывшую гувернантку вашей семьи, Розалию Кирееву?
– Не знаю, я ничего не знаю… – еле слышно пролепетала Полина Карповна. Помолчала и вдруг заговорила с нарастающим напряжением в голосе и с ненавистью, заблиставшей во взоре:
– Значит, это ты, ты, змея подколодная, убила моего ненаглядного сыночка?! Ты, ненавистная! Втерлась в наш дом, сманила его, соблазнила, сгубила, проклятая! На виселицу тебя! Узнаю, узнаю тебя и проклинаю! Гроб для тебя своими руками приготовлю!
– Это будет нелегко, – пожала плечами горбунья. – Для моей фигуры надобно особую мерку снимать!
Она усмехнулась. Сердюков не верил собственным ушам, он подивился ее самообладанию и язвительной иронии, невесть откуда взявшейся. На его глазах жалкая горбунья, девица Гирей, становилась совершенно другим человеком! Полина же Карповна уже ничего не понимала и продолжала голосить:
– Так тебя без гроба в землю зароют, как собаку! В огне адском будешь гореть! Анатоль, сыночек мой ненаглядный! – Она запричитала, закричала, забилась в истерике. Полицейский поспешил налить свидетельнице стакан воды и распорядился увести арестованную.
На следующий день к Сердюкову явилась рассерженная Зинаида и вручила ему письмо от ее матери.
– Константин Митрофанович, вы должны учесть, что моя мать в ее нынешнем состоянии вряд ли понимала ясно, что происходит. Горе помутило ее разум, она была так расстроена, что не отдавала себе отчета в своих действиях и словах. Нынче поутру она несколько успокоилась и написала вам в письме о том, что, безусловно, не признает в этой женщине нашу гувернантку Кирееву. Я же, в свою очередь, должна признаться вам, что теперь тоже имею очень большие сомнения на ее счет. Видимо, ужас из-за смерти брата так повлиял на мой рассудок, что я приняла эту женщину за свою бывшую гувернантку. Спокойно и здраво поразмыслив, я пришла к выводу, что, вероятно, брата никто не убивал. Наверное, с ним просто случился удар или что-то вроде того. Он умер сам. И никто в этом не виноват. Наше семейство было бы вам чрезвычайно признательно, если бы вы прикрыли это дело. Мы понимаем, что это некоторым образом для вас неудобно, и готовы понести любые расходы на этот счет.
– Вот как? – с расстановкой произнес следователь и принял из рук посетительницы письмо. – Стало быть, вы передумали, не желаете искать убийцу? Как быстро у вас переменилось мнение! Любопытно было бы узнать, что же на самом деле движет вами и вашей матерью? Впрочем, вероятно, вы не настроены мне об этом рассказать, я это читаю на вашем лице, и посему вынужден вас огорчить. Делопроизводство в связи с подозрением в убийстве – это вам не в игра в бирюльки, сударыня! Нельзя сегодня обвинить человека в убийстве, а назавтра передумать. Машина уже запущена, и, пока я не докопаюсь до истины, я не могу закрыть это дело. Так что, увы, вынужден вас разочаровать. Расследование убийства, подчеркиваю – убийства вашего брата Анатолия Ефремовича Боровицкого продолжается!
Зина еще плотнее сжала губы, так, что они превратились в тонкую полосочку, и вышла вон с гордо поднятой головой. Экий сухарь, сущий болван! А ведь она, грешным делом, подумывала о нем как о своем ухажере! То-то было бы делов!
Странно, что она не прибегла к угрозам. Например, о привлечении к делу своего могущественного родственника, тестя покойного Анатоля, господина Гнедина. И что же такого могло случиться в злополучном семействе за это время? Почему, почему им теперь во что бы то ни стало требуется не признавать Розалию? Даже ценою истины, ценою раскрытия убийства? Да и сама арестантка поразила Сердюкова до чрезвычайности! В какой-то момент ему самому даже показалось, что в его кабинете повеяло некой чертовщиной. Она или не она? Если не она, то откуда она знает о деталях быта Боровицких? Ну, положим, она действительно могла подслушать их разговоры в лечебнице. А если это она, Розалия, то как она могла бывать и одновременно не бывать в Петербурге?! Или ее тетка тоже врет? И если это Розалия, то Желтовский точно должен был ее узнать. А он ее не узнал. Или все же признал и тоже сделал вид, что это не она? А ему-то зачем темнить? Боровицкие изменили свое мнение, отказались от прежних показаний. Так, может, и Желтовский изменит свое? Надо бы еще раз с ним потолковать.
Из-за этой мешанины взаимоисключающих предложений в голове у Сердюкова все затрещало и загудело. Он потряс ею, словно желал уложить все мысли в определенном порядке. Так дети трясут круглые жестяные коробки со слипшимися монпансье. Может, и завалилась куда-нибудь дельная мыслишка?
Глава 28
Пока Желтовский изобретал повод, чтобы снова навестить следователя и попросить его о новом свидании с горбуньей, Сердюков явился к нему сам. Впрочем, после визита Боровицких известие о том, что они изменили свои показания, уже не явилось для Сергея неожиданной новостью. Теперь ему предстояло понять, как вести себя, знает ли Сердюков о венчании Розалии и Анатоля или только притворяется, что ему неведомы подлинные мотивы действий членов семейства Боровицких?
– Господин следователь, я полагаю, что при нынешних запутанных обстоятельствах вы предлагаете мне еще раз увидеться с подозреваемой и тем самым разрешить ваши сомнения, – уточнил адвокат, выслушав полицейского.
– Именно так, именно так, сударь, – Сердюков слегка поклонился. – Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы – безотлагательно – еще раз встретились с нашей таинственной арестанткой.
– Таинственной? – подивился Желтовский. – Да что же в ней такого таинственного?
– Сам не могу понять. Но только в какой-то момент мне показалось, что в моем кабинете находится уже
