же она подевала беглянку, но та только смеялась. И делала вид, что ровным счетом ничего не понимает.
Душевное напряжение, полная неизвестность и тревога за Лию-Розалию совсем измучили Желтовского. Он стал плохо спать. Не мог сосредоточиться на делах, стал путаться в речах. И – что явилось неизбежным следствием подобного состояния – проиграл судебный процесс. Неудача в суде совершенно его доконала, и он решил на некоторое время отойти от дел. Состояние его позволяло ему такую возможность. Надо поразмыслить, прийти в себя. Сергей надеялся, что Матильда не вытерпит и все-таки признается ему в своем пособничестве новому исчезновению Розалии. Но хитрая плутовка молчала, торжествуя победу. Ведь она так ловко избавилась от соперницы, выступив ее защитником и другом; притом Матильда свято верила, что она спасла Сергея от крупной неприятности. И это обстоятельство Желтовский прекрасно осознавал. Казалось, он бы должен радоваться и благодарить Матильду за то, как она ловко все устроила – вывела его из-под удара судьбы, освободила от бремени непосильной помощи горбунье. Несчастная вновь исчезла, значит, отпала и надобность ей помогать, жертвовать ради нее своей репутацией и его отношениями с Матильдой. Однако победа Бархатовой оказалась преждевременной. Однажды, когда уже вовсю зарядили дожди, под ногами захлюпали лужи и задул холодный осенний ветер, адвокат Желтовский после долгого размышления пришел к выводу о необходимости срочной поездки в Крым. Он устал, ему надо отдохнуть и подлечиться. Что же с того, что лето уже прошло? Это в Петербурге оно прошло, а в Крыму еще тепло, светит солнце. Да к тому же к делу, которое он задумал, особенности климата не имели ровным счетом никакого отношения.
Он сам купил себе билет в кассе вокзала и, пребывая в задумчивости, двинулся к Матильде, размышляя, как сообщить ей эту новость. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как со скамьи поднялся какой-то человек и двинулся следом за ним. Второй, неброского вида тип, стоял неподалеку и наверняка слышал весь разговор Желтовского с кассиром. Во всяком случае, он тоже куда-то торопливо направился, едва лишь адвокат покинул здание вокзала.
Глава 32
Визит полицейского следователя чрезвычайно возбудил Ефрема Нестеровича. Что-то непонятное было в этом посещении, осталась какая-то недосказанность. Или это его больная голова уже ни черта не соображает, мешает понять, что тут к чему? Полковник мучился до тех пор, пока из церкви не воротились жена и дочь. Услыхав их голоса, он резко дернул шнурок колокольчика. Полина Карповна, а вслед за ней и Зина вбежали в комнату больного.
– Что ты, Ефрем Нестерович, шумишь? Чего тебе надобно, голубчик? – Жена с улыбкой двинулась было к кровати супруга, да так и застыла, словно пригвожденная к полу его яростным взглядом.
– Полицейский приходил, – полковник не сводил с жены глаз и, увидев, что она взволновалась, прямо в лоб спросил: – Анатоль где? Отчего его так долго нет?
Полина Карповна отшатнулась, и ужас отразился на ее лице. За все это время они с Зиной так и не придумали ничего на случай такого прямого вопроса со стороны Боровицкого.
– Ефремушка, голубчик! – жалобно заскулила супруга, отчаянно пытаясь избежать развязки.
– Да говори ты, черт бы тебя побрал! – зарычал из последних сил полковник. На его бледном лбу выступили крупные капли пота. Он изнемогал от дурных предчувствий, неизвестности и собственного отчаянного бессилия. – Зина, хоть ты скажи отцу правду! – взмолился Боровицкий, переводя взор на дочь, которая стояла подле его постели ни жива ни мертва.
– Брат умер, папенька, – едва пролепетала дочь, но полковник ее услышал.
– Умер?! – выдохнул он. – Но когда же?!
– Уже три месяца тому…
– Как, как он умер?
– Так ведь это она, его Розалия и убила! – отчаянным голосом вскричала Полина Карповна. – Отомстила, отомстила Толеньке, проклятая, да и нам всем заодно!
– Вот как! – только и сумел вымолвить Боровицкий. – Вот, стало быть, как… А ведь я, дурак, должен был и сам догадаться. Ведь вы обе в трауре. Да что с меня возьмешь теперь… Ступайте, отдохнуть хочу…
Он едва шевелил посеревшими губами.
– Но папенька!
– Ступайте, – и он отвернулся, уткнувшись лицом в подушку.
Зина подхватила мать, захлебывавшуюся слезами, и поволокла ее прочь из комнаты. Полина Карповна далеко не пошла, осталась тут же, подле дверей. Прошло около часа. Полина Карповна, тихонько подвывая, позвала мужа. Без ответа. Прошло еще полчаса. Ефрем Нестерович не отвечал. Она заголосила. Снова сбежались и Зина, и прислуга.
– Зина, доченька, сил моих нет, войди к нему, посмотри… Я боюсь!
Зина перекрестилась и вошла в комнату отца твердой походкой. Она что-то долго не возвращалась, и мать сама решилась и вошла следом. Зина стояла у постели Боровицкого, рукою прикрыв его глаза.
Полина Карповна пережила супруга всего лишь на две недели. Зина, похоронив обоих родителей, осталась одна. Она рассчитала почти всю прислугу и целыми днями просиживала в опустевших комнатах. Семейное горе придало ее лицу угрюмое выражение, состарив девушку лет на десять. Пустота и чернота обступили ее со всех сторон. Одна, совсем одна, никому не нужная! Никем не любимая! Родители так любили своего ненаглядного сыночка, что и на тот свет поспешили за ним, чтобы не расставаться с Анатолем. А ее оставили на произвол судьбы.
Правда, еще есть Таисия и ее дети, родные племянники Зины, дети Анатоля. Но после всего того, что Таисия узнала о своем браке, она больше не хотела видеть ни Зину, ни родителей своего покойного «супруга». Молодая вдова, конечно, не могла не прибыть на похороны стариков Боровицких, но до этого печального события она явно старалась не приходить в их дом и не знаться с ними так тесно, как то было прежде. Так что нынче она и вовсе не пожелает видеть Зину, единственную из Боровицких, из этой семьи, которые ввергли ее в такой немыслимый, нескончаемый позор.
Звонок! Зина вздрогнула всем телом. Кто бы это мог быть? Все соболезнования уже получены, а подруг и друзей у Зины как не было, так и нет.
Шурша черным траурным шелковым платьем, в комнату вошла Таисия Семеновна. Зина вжалась в кресло. Ну вот, легка на помине! Пришла сказать, что более не желает ее знать и просит Зину не беспокоить ее визитами.
– Зина, ты очень бледна. Ты совсем не выходишь из дому?
– Нет, – покачала головой в ответ Зина.
– Так нельзя, ты не можешь все время оставаться одна, со своими печальными мыслями. Мне тоже нелегко, но дети приносят мне радость и умиротворение.
– Да, они у тебя славные, все в…
Зина осеклась, хотела, как раньше бывало, сравнить их с отцом – Анатолем. Подчеркнуть их сходство – это считалось в семье высшей похвалой для детей.
– Я их по-прежнему очень люблю, – произнесла поспешно Зина и печально умолкла, не зная, чего ей ждать от визита невестки.
Последние слова золовки болью отозвались в душе Таисии. Старший мальчик и впрямь был вылитый отец. Узнав чудовищную правду о муже, отце своих детей, несчастная женщина невольно отодвинула от себя сына только за одно его сходство с Анатолем. Бедный ребенок, не понимая, в чем дело, однажды кинулся к ней на шею, обливаясь слезами.
– Маменька, маменька! Отчего вы больше не любите меня, как прежде?
– Что ты удумал, милый? – смутилась мать.
– Вы всех целуете, а меня – нет, и по голове не гладите, как прежде! – и мальчик заплакал, уткнувшись лицом в грудь матери.
– Бедное мое дитя, прости свою неразумную мать! Я люблю тебя, как прежде! – и она осыпала его нежными поцелуями.
Долгими ночами, лежа без сна в широкой постели, она без конца вспоминала свою жизнь с мужем и все пыталась найти в этом прошлом хоть что-нибудь, что дало бы ей намек на скрытую порочность его натуры. Нет: любовь тогда так ослепила ее, что она ничего не могла понимать и видеть правильно. Она негодовала на свекровь, так и не будучи до конца уверенной, знала ли та страшную тайну Анатоля. Ну, а о свекре и
