— Сударыня, значит, ваша дружба с госпожой Толкушиной достаточна старинная, и вы, можно сказать, превратились в друга дома, как я полагаю.
— Да, можно сказать и так, — согласилась Алтухова. — Разумеется, на дружбу хозяина дома я никогда не рассчитывала. Его старая мать умерла несколько лет назад. Сын Гриша вырос и стал вполне взрослым человеком. Я и ему помогала справиться с ученьем.
— Вы каждый год гостили в доме Толкушиных?
— Да, иногда я проводила с ними целое лето, а не только Рождество. Благодаря доброте и щедрости Ангелины Петровны моя жизнь стала иной, ярче, богаче на впечатления, на знакомства. Я увидела совсем иную жизнь, иных людей. Знаете, когда вы живете всегда в большом городе, а тем более в столице, то трудно себе представить, каково прожить всю жизнь вот в таком захолустье, как наш Энск. Тяжело, немыслимо тяжело жить в этом замкнутом душном пространстве, особенно когда ты чувствуешь, что создан для иного мира, просторного, с массой света и свежего воздуха. А тут, взаперти, в этих маленьких комнатах, за этими занавесочками…
Молодая женщина задохнулась своими словами и горькими чувствами. Следователь молчал. Ему действительно трудно было понять, о чем толкует провинциальная учительница. В это время за дверями послышался шум ссоры, громкие голоса, и дверь распахнулась. На пороге стояла взъерепенившаяся, как старая кошка, Матрена Филимоновна и молодой человек со злым и красным лицом. Сюртук его был расстегнут, галстук на шее съехал набок.
— Отпусти, отпусти немедля, дрянь ты этакая! — незнакомец с силой рванул рукав сюртука, за который цеплялась нянька. — Вон ступай!
— Барышня, не пускала я его, ворвался как вепрь дикий! — завопила Матрена. — Говорю же вам, не принимают, больна еще! А он ни в какую, прямо сюда, бегом!
— Как же, поверю вам! — взвизгнул незнакомец. — Больна? А незнакомых мужчин принимаете, сударыня! Нет, я более подобного издевательства над собой не потерплю, я в полицию вас всех сдам!
— А вам, сударь, и утруждать себя не следует, — спокойно заметил Сердюков. — Полиция уже здесь. Позвольте представиться, следователь полиции из Петербурга, Сердюков Константин Митрофанович.
Молодой человек глотнул воздух и осекся.
— А вы кем изволите приходиться хозяйке дома? — поинтересовался полицейский, полагая, что если гость является так запросто, стало быть, не чужой в доме.
— Супругом, законным супругом, — выпалил молодой человек, как показалось Сердюкову, даже с каким-то сладострастным злорадством.
— Как супругом? — изумился полицейский.
Ведь по рассказу няньки он понял, что речь шла о таинственном женихе вроде как незамужней девицы. Стало быть, никакого мужа и быть не должно.
— Это что еще за шутки такие? — насупился Сердюков, обращаясь одновременно и к Алтуховой, и к ее няньке.
— Помилуйте, барин, какие уж тут шутки! — всплеснула руками Матрена Филимоновна. — Да я разве рискнула бы к вам в ноги кинуться, если бы не о жизни моей ненаглядной девочки речь-то велась. Чего о нем говорить-то, о муже энтом! — она презрительно махнула рукой в адрес обескураженного гостя. — О нем и разговору нет. Если бы стала вам о нем рассказывать, вы бы и на порог не пустили меня. Решили, вот, очередная беглая жена от своего мужа. Глупое дело, не стоит и внимания. Я ведь вовсе не о том, не о том, сударь!
«А она только выглядит простой да бесхитростной. Ай да баба, ай да нянька! И как ловко врала, как плела складно!»
— Я, госпожа Алтухова, признаться, ничего не понимаю. Может, вы мне разъясните?
— Да, разумеется, господин следователь, — произнесла Софья Алексеевна и посмотрела на Матрену испепеляющим взором, из чего следователь сделал вывод, что визит в Петербург нянька не обсуждала со своей госпожой, тот и вовсе против ее воли.
— Да, я муж Софьи Алексеевны, — продолжал с дрожью в голосе утверждать незваный гость. — Горшечников Мелентий Мстиславович.
— Правда, сударь, Мелентий Мстиславович говорит правду. Я венчалась с ним, но это не имеет ровным счетом никакого значения. Он мне не муж, и я ему не жена.
— Вот! Вот до чего дошла проклятая эмансипация! Вот оно, гнусное падение нравов! Где это видано! Бог ты мой, за что, за что мне такое наказание! Такой позор! — Горшечников принялся было рвать на себе жидкие темно-русые волосы.
— Полно, Мелентий, оставь свои волосы в покое, у тебя и так их немного, — почти равнодушно произнесла Софья. — И прекрати этот фарс, этот жалкий спектакль. Из тебя плохой актер, поверь мне!
— О, да вы же у нас ценитель искусств, знаток театра и театральной жизни. Так сказать, изнутри. Вы и свою жизнь пожелали сделать красивой пьесой, дорогая? Скажите, это пошлая комедия о безнравственной женщине, которая оставила своего супруга, предпочтя ему жалкого бездарного писаку? — Горшечников казался себе остроумным и даже пытался иронизировать.
— Нет, против моего желания получилась драма, ужасная страшная драма, — серьезно и грустно ответила Софья.
Но этот ответ предназначался не ее супругу.
Глава 7
Софья не кривила душой, когда сказала следователю, что не считает господина Горшечникова своим супругом. Она действительно так искренне полагала. Свой брак с этим человеком она отнесла на счет своего временного умопомешательства на почве величайшего отчаяния и растерянности. Но разве можно объяснить это постороннему человеку, если сама не понимаешь, что происходит вокруг и внутри самой тебя?
Как явился Горшечников в ее жизнь? Да он собственно тут и был рядом, только никогда она не думала о нем серьезно, как о женихе. Вернее, он всегда считался одним из возможных кандидатов, да только шансы его были невелики. Нет, господин Горшечников был вовсе не так плох. По меркам Энска — вполне достойный жених. Денег у него, правда, мало водилось, зато с избытком желания нравиться потенциальным невестам. Кто не жил в маленьком городишке, где всякий друг друга знает и каждый на виду, тот не поймет, каково в подобной ситуации молодым людям и барышням устраивать свою судьбу. Тут даже всякий завалящий женишок покажется принцем. А Горшечников не считался завалящим. Он тоже служил в гимназии, преподавал словесность, и преподавал весьма успешно. Гимназическое начальство, родители учениц и сами ученицы были весьма довольны. Но так как жалованье учителя оставляло желать лучшего, молодому человеку приходилось еще переписывать и составлять разные бумаги для тех, кто не владел слогом или грамотой. Писал он красиво, с размахом, писал так, как бы желал обустроить свою жизнь.
Будучи учителем словесности, Мелентий не чурался слушателей, умел говорить складно, иногда страстно. Следил за модными журналами и пытался следовать тем образам, которые встречались на страницах. Многие считали его модником, многие, но не Софья, которую просто смешили потуги Мелентия сделаться местным лондонским денди.
Справедливости ради стоит заметить, что Софья Алтухова не являлась единственным объектом повышенного внимания учителя Горшечникова. В гимназии образовался небольшой приятельский кружок, и Софья Алтухова являлась центром этого кружка. Помимо упомянутых туда входили еще две особы, племянница директора гимназии Гликерия Евлампьевна Зенцова и вдова учителя математики Калерия Климовна Вешнякова. Обе дамы считали себя искренними подругами Софьи Алтуховой. Дня не проходило, чтобы приятельницы не виделись и не обсуждали городские новости. Гликерия Зенцова была самой молоденькой барышней в компании, а мадам Вешнякова старше своих друзей лет на десять. Раньше госпожа Вешнякова приятельствовала с матерью Софьи, да с теткой Гликерии, женой директора гимназии. А когда
