нашел в тумбочке и теперь, от нечего делать, учил наизусть, поплелся в шестую палату. В коридоре Костя шепнул ему, что захватит к забору две сотни и попробует обменять у часового.
Все койки в шестой палате были пусты. В проходе наголо остриженный щупленький парнишка елозил шваброй. Увидев Митю, он перестал мыть пол и вытянулся по швам. Митя посмотрел на него с удивлением:
— Ты чего?
— Произвожу уборку помещения! — заорал парнишка, вытягивая подбородок кверху.
— Это тебя старики научили? — спросил Митя.
— Так точно! — на этот раз потише отрапортовал парнишка.
— Вольно! — скомандовал Митя и прошел к незаправленной койке. — Ты сколько прослужил, парень?
Парнишка опять вытянулся по стойке «смирно»:
— Три месяца.
— Да перестань ты вытягиваться! — закричал на него Митя. — Чего ты, как педерастка, тянешься перед каждым встречным? Всю службу будешь в чижиках ходить!
Парень испуганно зашоркал по линолеуму шваброй. Митя заправил постель и уселся на кровати в ожидании завтрака.
В палату вошли двое. Один — высокий сержант в выбеленной хлоркой форме, в полусапожках, весь отутюженный и загорелый, другой — в пижаме, лохматый и по-больничному бледный, с большими синяками под глазами. Он нес ящик из-под сока. Парень со шваброй напряженно застыл перед ними:
— Товарищ сержант, дежурный по палате засранец Петухов! Произвожу уборку помещения!
Высокий расхохотался:
— Здорово ты, Кузя, придумал! — Он мотнул головой в сторону Мити: — А этот чего сидит?
У парня в пижаме был тонкий сиплый голос:
— Ты что, старый стал, сидишь на койке в присутствии дедушки?
Митя поднялся с кровати.
— Сколько прослужил? — спросил высокий.
— Полгода.
— Почему не помогаешь братану? — спросил лохматый — в его голосе послышалась угроза.
— Он — чижик.
— А ты кто? Не чижик, что ли?
— Погоди, — перебил его длинный. — Здесь служил? Рядовой?
Митя понял, что соврет.
— Здесь.
— Ладно, валяйся, — разрешил длинный и сам завалился на койку в ботинках. — Кинь ему банку, Кузя, чтобы поправлялся.
Митя поймал баночку с абрикосовым соком. Впервые он увидел человека еще более бесправного, чем он сам.
После завтрака команду выздоравливающих развели по строительным объектам. Забор был каменный, в человеческий рост. Построено было всего метров пятнадцать. Камни подвозила машина. Выздоравливающие сгружали булыжники, делали опалубку из сколоченных в щит досок, напихивали вовнутрь камни вперемешку с колючкой, заливали раствором и ждали, пока застынет. Людей на строительстве работало много, но дело продвигалось медленно: черпаки и старики загорали, резались в карты, курили и только при приближении ответственного за строительство капитана лениво поднимались с насиженных мест и делали вид, что таскают камни.
Невдалеке, под железным грибком, изнывал часовой. Костя долго изучал фигуру солдата (они перемешивали в корыте песок с цементом).
— Оцени, Димка, есть у него бабки?
Митя пожал плечами:
— Черт его знает.
— Рискнем, — решил Костя и, улучив момент, когда старики увлеклись игрой, подбежал к часовому. Митя увидел, как часовой кивнул, оба достали бумажки и обменялись ими. Все произошло очень быстро.
Через несколько секунд обрадованный удачей, возбужденный Костя лихорадочно перемешивал в корыте раствор и шептал: «Один к двадцати поменял. Попросим Веру сходить в магазин… Печенья, конфет, сока, крабов! Забуримся в каптерку на кухне — у меня там повар-земляк, — похаваем!» Митю охватила нервная радостная дрожь. Ему вдруг нестерпимо захотелось югославского печенья, которое он пробовал только один раз.
За работой время до обеда пролетело незаметно, а потом сказали, что в госпитале будет работать комиссия из округа, будет обход и все должны лежать по койкам.
Кроме Мити, в палате лежало еще одиннадцать человек. Заправлял всем в палате лохматый, а длинный, оказывается, давно выписался и просто приходил в гости.
Когда Митя раздевался, заглянул Костя и выставил большой палец: «Все здорово, деньги отдал». Митя с удовольствием залез под простыню и натянул ее до глаз. От усталости ломило спину, но предвкушение пира было настолько приятным, что он невольно улыбался.
Пришел врач. Обход он начал с Мити: расспросил о самочувствии, пощупал бока.
— Селезенка в норме, а печень немного увеличена. Завтра еще возьмем анализы, и, если ничего не высеется, через недельку я тебя выпишу.
Митя заволновался, успеют ли они обменять деньги.
— А диагноз с тифом не подтвердился? Лейтенант, который сюда направлял, говорил, что у меня подозрение на тиф, — голос у Мити задрожал.
— Какой тиф? У тебя совершенно чистые анализы. Палочка не высеивается. Пока что мы у тебя даже дизентерии не нашли. С тифом люди загибаются, а ты, я смотрю, цветешь, поправляешься, щеки отъел, — врач потрепал Митю по щеке и поднялся. — Хватит на койке валяться. Пора, друг, службу тянуть.
Осмотрев всех, врач вышел. Как только дверь за ним закрылась, Кузя длинно выругался.
— Ты его, козла, не слушай, они на нас специально экономят. С тифом отпуск положен, а они пишут окончательный диагноз «дизер» и зажимают отпуска, иначе воевать некому будет. Здесь все больные: попьешь из арыка, вот тебе и палочка. А он все одно твердит: нету палочки, нету. — Кузя сплюнул с досадой. — Все равно в Союз уеду!
Митя закрыл глаза, чтобы немного успокоиться. Спать не хотелось, и он засунул руку под подушку, пытаясь нащупать листочки «Медного всадника». Их там не было. Митя повернулся на бок, отогнул матрас с одной, с другой стороны. Листочки пропали. В висках застучала кровь, накатила тяжелая злоба.
— Кто взял листочки у меня из-под подушки? — громко спросил Митя, стараясь придать голосу спокойный тон. Все приподняли головы, даже заснувшие уже было чижики продрали глаза.
— Я взял твои бумажки, — Кузя смотрел на него пристально, не мигая, и даже из другого конца палаты Митя увидел Кузины невидящие, налитые кровью глаза с широкими пустыми зрачками. — Мне в сортир не с чем было сходить.
Митя понял, что дальнейший разговор бессмыслен, и отвернулся к окну.
— Нет, ты погоди, погоди, не отворачивайся. Ты скажи мне, глупому черпаку, зачем голос стал повышать, в бутылку полез?
Митя пожалел, что сорвался, но отступать было поздно.
— Обидно, я не успел прочитать.
— Ой-ой-ой, стало ему жалко каких-то бумажек для благородного дела.
По палате прокатился смех. Митя затрясся: «Таких душить надо!»
— Раз ты меня, молодой, обломал, не дал потащиться, — сказал Кузя, — то велю я тебе к вечеру сыскать на пару косяков, а не найдешь, пеняй на себя.
Митя почувствовал, что еще немного, и он набросится на Кузю. Он откинул одеяло, поднялся, напялил на себя пижаму, нацепил шлепанцы и двинулся к выходу. Делал он все нарочито медленно, стараясь успокоиться.
