Гордый.
Больше ему посылки не приходили. Раз гордый – жри баланду.
Три года прошли, как тридцать лет, дни считать устал.
На свободу хочется, и считай, не считай, а еще больше половины срока впереди. Сколько восходов, столько и закатов.
Но вот как-то в конце ноября Пьянкова и шестерых таких же строгачей повезли в другой лагерь, километров на сто дальше.
Кто знал, какая там жизнь – приуныли. А Пьянкову все равно, здесь тоже жизнь не в масть, и какая разница, где подыхать?
На ту пору уже стояли морозы, но льда на Енисее еще не было.
Заключенных посадили на грузовой катерок и под охраной из троих солдат и прапорщика-казаха повезли.
А прапорщик ехидный, насмехается:
– Топить вас будем. Кому вы нужны? Кто вас хватится? Километров на двадцать отвезем – и за борт. В ледяной воде долго не продержитесь, на дно пойдете.
Все молчат. Да и что тут скажешь? Кому жаловаться пойдешь? А просить, умолять – бесполезно. И выходит так: дыши, пока дышится. Живи, пока живется.
Но прапору-казаху мало насмешек, спирту нажрался и заорал:
– Где тут мой любимчик? – Это он про Пьянкова, поразмяться ему захотелось.
Один зэк не вытерпел, сказал пару слов в заступку и сразу же схлопотал прикладом автомата по зубам. Все передние с кровью выплюнул на палубу.
– Кто еще вякнуть желает? Не стесняйтесь, – предлагает прапорщик зэкам. Опротивел, гад, разорвали бы его на куски голыми руками, но против четырех автоматов не попрешь.
Неизвестно, чем бы этот мордобой закончился, если бы под днище катера не попал затопленный обломок баржи.
Гребной винт задел за торчащую на этом обломке железяку. Вовремя мотор не заглушили, прошляпили капитан с матросами. Послышался сильный скрежет, и катер развернуло против течения боком. Зэки чуть не попадали в воду, хорошо, что сидели на палубе, а не стояли, иначе все бы за бортом оказались.
Мотор взревел на предельных оборотах и заглох, точно захлебнулся. Появившийся из моторного отделения матрос с перемазанной рожей объявил, что винту хана и двигатель запороли. На месте не починить, нет такой возможности.
Пожилой капитан с красным пропитым лицом обругал его матюками, однако ж призадумался. Подмогу надо вызывать, самим не добраться.
Окончательно положение осложнилось, когда с севера, от тайги, задул ураганный ветер, принося с собой хлопья мокрого снега. Теперь неуправляемый катер сделался всего лишь игрушкой для разбушевавшейся реки.
Пенистые волны, едва ли не в два метра высотой, перекатывались через палубу, накрывая с головой сидящих на ней зэков.
Вставать солдаты запретили и пригрозили пристрелить каждого, кто поднимется.
Пьяненький капитан позвал к себе в рулевую рубку прапорщика-казаха, о чем-то заговорил с ним, то и дело указывая на заключенных.
– Они нас утопят, – со знанием дела сказал зэк, которому прапорщик высадил прикладом зубы. Он был старше всех и кое-что повидал в жизни.
– Выбросят за борт на корм рыбам и спишут на несчастный случай. Никто и проверять не станет. Нас семеро, а их всего четверо. Прапорщик нажрался. Может, попробуем, а, ребятушки? Все равно сдохнем, – старался он подбить заключенных напасть на охрану. Но зэки не решались, боялись.
Солдаты из-за шума ветра не слышали, о чем шла речь, но смотрели на зэков подозрительно и автоматы держали на изготовку. Понимали, видно, что в дороге может быть всякое.
Прапорщик вернулся от капитана злой. На желтых худых щеках играли желваки, и взгляд бегал по лицам зэков, словно он кого-то выбирал. Задумал, гад, что-то. Только вот что?
А маленький катерок швыряло по волнам то в одну, то в другую сторону, подставляя боком под порывы ветра. Не хочешь тут, да призадумаешься, сколько он продержится на воде и сумеет ли выдержать пусть и речной, но все-таки шторм.
– Ну-ка, ты, – указал прапорщик дулом автомата на зэка с выбитыми зубами. Он широко растопырил ноги, как на стрельбище.
– Я? – Зэк понял, что пора ему с жизнью прощаться.
– Ты, козел! Поди сюда! – издевался казах.
Не подчиниться нельзя. Но только шагнул зэк к ограждению, прапорщик выстрелил пару раз ему в голову. Мозги вышиб.
Заключенный упал на палубу, и сразу же кипящая волна унесла его с собой. Теперь река ему могила.
– При попытке к бегству, – выдохнул перегаром прапорщик.
Оставшиеся заключенные сжались в кучу. Кто следующий? Умирать никому не охота. Прав был опытный зэк. Но они не послушались его, думали, обойдется. Пожалели теперь, да поздно.
Пьянков глянул в глаза прапорщику и сразу понял, что следующим будет он. Вот казах поднимает автомат. С четырех метров ему даже не надо целиться. Пули сами найдут цель, стоит нажать на курок, и стоит Пьянкову только пошевелиться – и участь его решена.
Прапорщик уже приготовился, но произошло то, что заставило казаха на мгновение растеряться.
«Лучше замерзнуть в воде, чем сдохнуть от пули этого ублюдка», – сказал себе Пьянков. Он, как кошка, прыгнул в сторону, резко, неожиданно рванулся к трубчатому ограждению, мигом перевалился через него и очутился за бортом. Все произошло так быстро, что прапорщик не успел среагировать. Потом он бросился к ограждению, но выстрелить сразу не сумел, помешали другие зэки, сидящие на палубе.
Барахтаясь в ледяной воде, Пьянков старался держаться как можно ближе к корпусу катера. В этом было его спасение. Если он отплывет хоть на метр в сторону, солдаты дадут пару очередей, и все. И в такой воде долго не продержаться. Тело обжигает, словно в раскаленной печи. Пять, от силы десять минут, и судорога сведет мышцы, и тогда он пойдет ко дну.
А волна, как назло, подкатывала под него снизу, ударяла о корпус катера. И он боялся даже на миг потерять сознание, иначе затянет под днище, и уже не хватит сил выплыть. Он проклинал эту волну. Но другая, еще более опасная для него, шла по поверхности и подбрасывала катер высоко вверх, силилась его перевернуть и поглотить в черной бездонной глубине.
Пьянков уже не думал о тех, кто остался на палубе. Боязнь за собственную жизнь занимала его сознание.
И вдруг в этой черноте он увидел длинное бревно. Оно, словно торпеда, стремительно скользило по гребню волн прямо на катер. А ветер, так и не сумев опрокинуть катер, развернул его, подставив под удар левый борт. Еще несколько секунд, и торпеда пробьет катер. Надо отплыть в сторону сейчас, немедленно.
Пьянков что есть силы оттолкнулся ногами от борта и поднырнул под волну, и там, под водой, услышал страшный грохот удара. А когда он выплыл на поверхность, едва не захлебнувшись, увидел, что бревно пробило здоровенную дыру, опрокинув катер на бок.
Все, кто находились на катере, теперь барахтались в воде: и зэки, и солдаты-охранники, и малочисленная команда матросов. Озверевшие заключенные, вместо того чтобы пытаться спастись, сводили с охраной счеты, нападали на солдат, впиваясь сведенными от холода пальцами им в горло. Они натерпелись унижений и обид и теперь впервые чувствовали себя на равных с конвоем. И кто решился бы осуждать их за это.
Ухватившись обеими руками за бревно, Пьянков подтянулся и вынырнул из воды, отыскивая среди всех прапорщика. Он тоже жаждал мести.
Прапорщик, надев на себя спасательный круг, плавал метрах в пяти от Пьянкова. «Ну, сейчас я с тобой рассчитаюсь. Вместе подохнем, и круг тебе не поможет». Пьянков решил во что бы то ни стало
