Сколько он уже прошёл, Максим представлял с трудом. Солнце, то склоняясь к горизонту, то поднимаясь за спиной над обрывом, уже сделало полный круг и теперь пошло на второй. Шагалось вдоль линии прибоя легко. Мелкая галька, будто тропа в парке, хрустела под ногами, свежий ветер с моря бодрил, на небе не было ни облачка, и Максим даже стал напевать какой-то марш, подстраивая под него ногу. Промычав его в десятый раз, он вдруг затих и схватился за живот. Голод вновь становился невыносимым. Он буквально разрывал воющий желудок, до темноты в глазах, выворачивал его наизнанку и отдавался слабостью в ногах. Максим оглядел хищным взглядом пустынное побережье и, никого не заметив, склонился над полузасыпанными песком водорослями.
«Вегетарианство тоже полезно!» — попробовал он пошутить и вновь сморщился от боли в животе.
— Нужно идти! — как заклинание повторил он. — Там тепло, еда, люди!
И чтобы как-то отвлечься и заговорить чувство голода, Максим, начал вспоминать забавные истории из своей жизни. Припомнилось, как подружился с Артёмом. Тогда они ещё не жили в одной каюте, не пересекались и по службе. Максим на здоровье не жаловался, и кроме того, что у них в экипаже есть доктор, не знал об Артёме ничего до того, спрятавшегося за чернотой полярной ночи, вечера…
В полной темноте их «Дмитрий Новгородский» перешвартовывался от одного пирса к другому. А Максим стоял наверху, ожидая, когда лодка упрётся круглым носом в причал, чтобы, как говорится, соскочить до утра. Старпом дал ему добро на сход и, приняв верхний старт, Максим изготовился перемахнуть на твёрдую землю. В обильно политой одеколоном шинели, наглаженный, начищенный, он беспечно улыбался в предвкушении долгожданной встречи со своей дамой сердца, с которой он только недавно успел познакомиться.
Лодка ползла, ползла, а на последних метрах вдруг дёрнулась корпусом и, будто необъезженный мустанг, взбрыкнула под ногами. Все, кто был наверху, присели, схватившись руками за что бог послал. Максиму он не послал ничего, схватиться было не за что, и он, поскользнувшись на новых туфлях, истошно матерясь, сполз по скользкому корпусу между лодкой и пирсом. А в следующий момент «Дмитрий» приложился о причал всей своей в семь тысяч тонн массой.
На мостике воцарилось глубокое молчание. Каждый лихорадочно соображал: а осталось ли от их командира БЧ хотя бы мокрое место? Старпом опомнился первым и несмело позвал в темноту:
— Максим! Мак-сим!
— У-у… — донеслось из воды.
Все разом выдохнули — жив! Успел, чертяка, в последний момент под пирс нырнуть! Вахта на мостике заметалась, бросили Максиму шкерт. А он не может в него вцепиться даже зубами, потому что мороз за тридцать, вода парит и тоже почти с минусом. Кое-как вытащили, а шинель на нём мгновенно стала колом, будто скафандр ледяной. Старпом в него тут же полстакана спирта влил, но видит — не помогает. Максим стоит как мумия с застывшими и выкатившимися глазами и даже не дышит.
— К доктору! — заорал полной грудью старпом. — Вливать спирт внутрь и снаружи! И не попеременно, а постоянно! Живо!
Максима, как бревно, поволокли вниз, к Артёму, в амбулаторию. А там под его чутким руководством началась реанимация. Его натирали спиртом, будто уксусом мясо для шашлыка. Растирали щёки, спину, грудь. Нещадно заливали внутрь и, наконец, он порозовел, потеплел, оттаял и жалобно взмолился:
— Хвати-и-ит! Не могу больше.
Тогда радостные и довольные моряки ушли пересказывать историю спасения командира БЧ всему экипажу. А они остались с доктором одни, и Артём, взвесив в руке бутыль, ехидно заметил:
— Да брось — «не можешь»! Мы с тобой ещё и не начинали!
Затем разлил спирт по стаканам и, достав из стола горсть заплесневевших сухариков, спросил:
— Как водичка? Можно считать купальный сезон открытым? Так выпьем за это!
Старпом заглянул лишь раз и, заметив, что лечение идёт полным ходом и довольно успешно, мешать не стал.
А к даме сердца в тот раз Максим так и не попал.
С моря неожиданно подул ветер. Вода пошла рябью и, заволновавшись, набежала на берег. Погода на севере всегда портится внезапно. Это налаживается она долго и нудно, а чтобы испортиться, ей достаточно мгновения. Вот только что светило солнце, а обернуться не успеешь, как уже валится на голову снег и опрокидывает с ног ветер.
Максим остановился и с трепетом посмотрел на стремительно приближающуюся с моря и закрывшую горизонт тучу. Ветер вначале лишь осторожно коснулся его лица, затем стремительно ударил, едва не свалив с ног, и потащил вдоль берега. Море, всего минуту назад блестевшее как зеркало, приняло цвет свинца и, вздыбившись, понеслось, срывая с места камни, к подножию обрыва. Спасаясь от ударившего в ноги водяного вала, Максим полез вверх по склону, шаря глазами в поисках спасительной щели или выступа. Заметив подходящую выемку, он втиснулся в неё, выставив наружу спину и пытаясь спрятать обнажённую голову за поднятым воротником куртки. Ветер принёс с собой холод и непроницаемый снежный заряд. Ревущее в двух десятках шагов море исчезло за тёмно-молочной стеной. Взлетающие в воздух брызги смешивались со снегом и образовывали несущуюся с огромной скоростью и проникающую во все щели студёную смесь. Спина покрылась ледяной коркой, и Максим чувствовал её растущую массу. Нечего было и думать, чтобы пересидеть ураган в таком хлипком укрытии, и он решил, пока ещё возможно, карабкаться наверх. Но здесь ветер был ещё сильнее. Он едва не сбросил Максима с обрыва вниз, но затем, подхватив, потащил по снежному полю.
«Бешеный галоп по сугробам у меня входит в привычку», — мрачно подумал Максим, чувствуя, как ноги с головой меняются местами, и его несёт в неведомом направлении.
Обессиленный, выдохшийся и разбитый, чтобы остановиться, он распластался лицом вниз и вжался в снег. Ветер, не в силах его оторвать, теперь лишь бессильно свистел над головой, постепенно превращая его в снежный холм. Внезапно рёв перешёл в стон, затем в слабое рыдание, и стало относительно тихо. Максим стряхнул снег и поднял голову. Буран выдохся и теперь тащил снежный заряд где-то вдалеке, оставив лишь затухающий хвост. Появилась хотя бы какая-то видимость и можно было видеть уползающую вглубь острова чёрную тучу. Но вместе с исчерпавшим силы ветром исчезли силы и у Максима. Он лежал и чувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не может даже выбраться из-под навалившегося сверху снега. В неравной борьбе с бураном он отдал всё, до последней капли. Не было желания даже о чём-либо думать или пытаться опять убедить себя встать. Не мучил голод. Не могла теперь достучаться до сознания и согревающая прежде мысль: «Тепло, уют и сердечное радушие!» Хотелось только вот так лежать, лежать и лежать. Без движения, без сил и без дурацких мыслей о борьбе. Абсолютная нирвана и спокойствие!
Максим безучастно посмотрел на пробежавший перед глазами белый шар. Шар остановился и превратился в исступленно роющего снег песца. Увлёкшись охотой, зверёк щурился от всё ещё ощутимого ветра и, не замечая ничего вокруг, совал острую морду в вырытую нору. Затем опять рыл, швыряя по сторонам снег.
Максим заторможено и равнодушно смотрел на его старания, пока, наконец, до него не дошло осознание происходящего. В голове будто взорвалась бомба: «Песец! Еда!» Это была еда, и организм вновь включился в борьбу, а живот дёрнулся в судороге, напомнив о голоде.
«Он рядом! — сглотнул пересохшим ртом Максим. — Я с такого расстояния не промахнусь, и у меня будет еда!»
Автомат показался ужасно тяжёлым. Вытащив его из-под груди, Максим окоченевшими пальцами сжал рукоятку и поднял перед глазами ствол. Песец топтался к нему спиной и то и дело нырял в снег с головой. Он по-прежнему не видел опасности. Распухший и обмороженный палец не пролезал в скобу и никак не мог нащупать курок. Боясь дышать, чтобы не спугнуть свою жертву, Максим сдавил рукоятку автомата и, вздрогнув от оглушительной очереди, рухнул без сил.
«Он рядом! — едва не захлебнулся он от восторга. — Мне всего лишь нужно подползти и впиться в него зубами. С трёх метров я не мог промахнуться! Он ещё тёплый! Надо только ползти».
Тяжело подтянув окоченевшую ногу, Максим дёрнулся и, будто черепаха, потащил на спине собравшийся снежный панцирь. Цепочка мелких следов протянулась и оборвалась у вырытой ямы, но песца нигде не было. Максим оглянулся, но кругом был лишь белый снег.