В окопах времени

«Однако же сволочь, — подумал фельдмаршал. — И государю ведь не скажи — еще лгуном прослывешь. Верит Петр Алексеич Гуммерту словно брату родному. А я в таком деле и брату бы не стал безоглядно доверяться. Предаст, немчура. Аль продаст — невелика разница…»

Головин далеко не всякого иноземца на государевой службе почитал тайным изменником. Взять хоть генерала Вейде — честный вояка, кому присягнул, за того и жизнь положит. Но — мало таких. Ох, мало. Кто в службе русской только прибыль видит, кто авантюрами всяческими живет и служит любому, чин повыше предложившему, а кто и вовсе подсыл шведский. А как подсыла от честного отличить? И добро бы только иноземцы беспокоили — свои тоже хороши. Пороху подвезли, а ядер с бомбами — хрен… Оттого и болит голова у первого русского фельдмаршала, что кое-кто иной не головой думает, а…тем, чем сидит. За неимением головы.

«Петру Алексеичу не скажу, но тайный пригляд за Гуммертом будет, — порешил фельдмаршал. — Пускай государь гневается, коль прознает. Нам только подсыла проспать не хватало, так лучше перебдеть. Спокойнее будет».

Ох, как же ругал себя фельдмаршал, когда следующим утром недосчитались этого самого зловредного немца! Самым ругательским образом ругал, а толку-то? Повелел, дабы не возмущать солдат прежде времени, объявить, что взят Гуммерт шведами в полон. Даже барабанщика отрядил идти с письмом в Нарву, убеждать коменданта обходиться с пленным российским офицером надлежащим образом, каково с пленными шведами в русском войске обращаются. А уж как расстроен был Петр Алексеевич… «Капитана бомбардирского полка профукали, ироды! Искать! Найти и персонально представить!» Опять же, сказать легче, чем сделать. А язык у фельдмаршала так и чесался поведать государю о вчерашней беседе. «Нет, — твердо решил он. — Пусть Петр Алексеевич сам уверится в том же, в чем и я уверился. Надежнее будет».

Недолго искали немца. В Нарве обнаружился, сучонок. Шереметев с дороги отписал:«По письму твоему о Гуморе, заказ учинен крепкий. Чаю, что ушел в Сыренск или в город. А здесь уйти нельзя. Если ушел к королю, великую пакость учинил; а если в город, опасаться нечего». Как же, нечего! Головин настоял, чтобы военный совет обратился к государю с просьбой покинуть остров Кампергольм. И ведь не ошибся: на следующий же день шведы числом полтораста сделали вылазку на сей островок. Стрельцов человек сорок с полковником Сухаревым вкупе побили да полковника Елчанинова в полон взяли. А коли государь бы там оказался?..

Петр же Алексеевич от предательства лучшего друга пребывал в таком гневе, что Головин лишь подивился мягкости его повеления: всех иноземных офицеров шведской нации из армии изъять, в Москву отправить и против Швеции более не употреблять.

— Кому верить? — царь в гневе так стукнул кулаком по столу, что подпрыгнули давно опорожненные кружки. — Кому верить, Федор, если ближний товарищ предал? Аль не приближать боле никого к себе? Не могу я так!

— Верить тоже с опаской надобно, Петр Алексеевич, — Головин осторожно прощупывал почву: если гнев не помешал государю почуять гнилой душок приближавшейся конфузии, то может получиться убедить его… В чем? В том Головин и под пыткой бы не сознался, но мысль о переустройстве армии бродила уже во многих головах. С таким бардаком не побеждают, а позорятся. — Иной раз и офицер надежен, а толку от него никакого, ибо сам порядку не знает и солдат не обучил. От такого вреда поболе, чем от перебежчика будет.

— Чего ты хочешь, Федор? Прямо говори, не виляй, — царь одарил фельдмаршала суровым, но усталым взглядом: Петр Алексеевич, болтают, третьи сутки не спит.

— А что говорить, государь? Правду, али чтоб тебя не обидеть?

— Правду я и сам вижу, — рыкнул Петр. — Распустились совсем, думают, что раз турок из Азова выбили, то им сам черт не брат. Так ведь шведы не турки, они и не таких, как мы, бивали!

— Они сами биты бывали, и от нас тоже, государь, но не в том дело…

— О том, что сказать хочешь — знаю, — отрубил Петр. — Брат наш Карл со всей поспешностью к Нарве идет. Сколько войска при нем, достоверно не ведомо. Кто говорит, тыщ тридцать, кто — двадцать. А нам и пяти хватит, коли вкупе соберутся да по нашим линиям в месте едином ударят… Шереметев как про шведов дознается да прибудет, вели ему про их число тайно герцогу фон Круи доложиться и помалкивать. Да к баталии готовиться.

— Так ведь, Петр Алексеевич, я и сам…

— Ты мне нужен, Федор. Со мной в Новгород поедешь.

— Велите сдать командование фон Круи?

— Сдавай. Числа осьмнадцатого[14] до свету выезжаем… Что волком смотришь? Думаешь, слабину дал бомбардир Михайлов? — Петр Алексеевич сам сощурил глаза и вдруг стал похож на кота, готового прыгнуть и закогтить мышь. — Как бы не так! Тебе откроюсь. Мыслю я, сколь бы ни было шведов при Карле, нам все равно урон будет немалый. Кровушкой умоемся, как пить дать. Однако ж и Карла умыть можем, если с умом к делу подойти. Ты герцогу командование сдай, а сам Бутурлина накрути. Пусть преображенцы с семеновцами всякий час наготове будут. Эти, вдруг что стрясется, выстоят, а прочие полки по их примеру так же нерушимо встанут.

«Сказал бы я, где и как они встанут, да боюсь, Петр Алексеич меня за это кулаком в рожу угостит, — совсем уж невесело подумал фельдмаршал. — И ведь прав будет. Нечего при царе такие срамные слова говорить». Однако же мысли свои крамольные он попридержал при себе. Всяко лучше, чем в опалу впасть.

4

«Полкам Преображенскому, Семеновскому, Лефортову да Ингерманландскому быть наготову».

Приказ господа офицеры передавали с таким видом, будто они его украли и собирались продавать из-под полы. Хорошо хоть ядер да бомб подвезли, не то нечем было бы встречать Карла. Шереметев, зараза, едва явившись в лагерь, тут же всем растрезвонил: мол, идет король шведский с большою силою. Тысяч тридцать, а то и более, войска. У иных поджилки и затряслись: шведы и впрямь не турки, таких бивать еще не приходилось. Васька, читавший кой-чего по гиштории, знал, что приходилось, и не единожды. Князь Александр, прозванием Невский, шведского ярла Биргера побил? Побил. Тевтонцев на Чудском озере побил? Побил. У Грюнвальда немчуру союзным войском побили? Вот то- то и оно. Так то ведь Васька Чичерин — гвардейский поручик, грамоту разумеет, книжки читал. А солдатня безграмотная? А офицерье иноземное, что Карла превозносит? Одному такому Васька намедни скулу своротил. Да не на людях, чтоб никому сраму не учинилось, а в укромном месте. И ведь не посмел жаловаться, голштинец чертов. Но злобу, видать, затаил. То-то в усы хмыкал, как прослышали про шведское войско.

«Береженого Бог бережет, — думал Чичерин, кутаясь в плащ: голодно, холодно и сыро — хуже для солдата не бывает. — Чуть что, голштинца прибью. Не то он мне пулю в спину пустит. Видали мы таких…»

То, что русским плохо, Васька видел своими глазами. Но разумом понимал, что шведам на марше должно быть еще хуже. Особливо, если тащат припасы на себе, покинув обоз ради спешности. Но поди растолкуй это темной солдатне! Не разорвут, так обложат по матушке, и не посмотрят, что гвардейский офицер. Напуганные, злые, голодные, продрогшие… Разве это войско? Вот гвардейцы, те — войско, хоть и малое. А эти токмо число прирастили, да не умение. Смотрит на тебя тупая деревенщина, зенками хлопает и на все вопросы отвечает: «Чего? А чего я?» Иной раз так и хочется рыло на сторону свернуть.

«Вот придет Карл, он вам покажет, чего и куда, —