злорадно подумал Васька. — А когда вы, штаны испачкав, побежите, вот тут мы, гвардия, сами Карлу кое- что покажем».
И, мысленно обратив против королевуса шведского хульные слова, поручик принялся, пританцовывая от холода, греть озябшие руки у костра.
— Три выстрела! Музыку играть, в барабаны бить!
— Все знамена — на ретраншемент!
— Стрелять не прежде, чем в тридцати шагах от неприятеля!
Васька, услышав последний приказ, выругался сквозь зубы. И так понятно, что ближе подпускать нельзя, а дальше — только порох с пулями зря истратишь. Добро — солдатикам-новобранцам сие толковать, крепче запомнят. Но им-то, гвардии, зачем подобное в уши орать? Ученые уже и на плацу, и в баталии. Ну, что ж, выстроились… с грехом пополам. Теперь осталось пригласить шведов, дабы учинить тут ассамблею. Ибо баталию, стоя то врозь, то в тесноте, учинять не слишком-то удобно. А на позициях преображенцев то кочки с кустами, то ямы с болотинами. Хрен развоюешься. Одно в радость: шведам тут тоже наступать будет весьма и весьма… весело. Небось сами своего королевуса хульными словами помянут. Вслух и многажды. Другое дело — полки Трубецкого в центре. Там и позиция удобна для баталии, и стрелецкие полки, изрядно помятые под Иван-городом да в последней шведской вылазке на остров Кампергольм, кажутся легкой добычей. Ох, и несладко же им будет!
Часов до двух пополудни противники палили друг в дружку из всех пушек и мортир. Дыма и шума много, толку чуть. И все же даже за дымом было видно: шведов-то хорошо если тыщ восемь будет.[15] Тогда как в русском войске только под ружьем стояло двадцать тысяч. Косо, криво, бестолково расположенная, но армия в двадцать тысяч способна выстоять против восьмитысячного корпуса. Если у нее будет желание выстоять, разумеется. Вот в наличии такового желания Васька крепко усомнился. То есть кое-кто встанет насмерть, но шведа не пропустит. А кое-кто в самом деле в штаны наложит да так ядрено, что неприятель тут же передохнет. От смрада.
В последнем вскоре тоже пришлось усомниться: западный ветер вдруг усилился, набежала большая тяжелая снеговая туча, и прямо в лицо русским понесло снежные заряды пополам с градинами. Так что если кто и обосрется, вонь понесет на своих. Бомбардирские офицеры приказали быть наготову: под прикрытием такого плотного — в двадцати шагах ничего не видать — снега неприятелю подобраться словно раз плюнуть. Да еще шведу, тоже привычному к холоду и непогоде. И ожидания оказались не напрасны. Шведы пожаловали так скоро, как только смогли быстрым ходом подойти ко рву и завалить его фашинами… Удар был внезапный и сокрушительный. В четверть часа шведы опрокинули оборону русских и захватили укрепления. А резервные полки русских, вместо того, чтобы занимать оборону и давать шведам отпор, принялись в панике метаться с криками «Немцы нам изменили!» Трудно сказать, скольким иноземным офицерам сие стоило жизни, однако ж доля их вины в том все же была: надо было солдат лучше обучать… Вредного голштинца Васька Чичерин пристрелил, едва тот принялся во всеуслышание хулить русское войско и прославлять шведов.
— А ну телеги в круг! — заорал он, сунув за пояс разряженный пистоль и вынимая шпагу. — Живее, сукины дети, живее!
Обоз превратили в вагенбург. Отчего-то Васька ни на минуту не усомнился в том, что семеновцы делают ровно то же самое. Оно и к лучшему: два полка прикроют друг друга, а тогда поди к ним сунься — в болотине гнить и останешься.
Началось нелепейшее из «сидений» русской армии…
— Каковы московские мужики! — запальчиво воскликнул молодой король, понаблюдав за обороной гвардейских полков. — Если бы брат мой Фредерик, король датский, стоял так же нерушимо под Копенгагеном, нас бы здесь не оказалось даже в будущем году!
Стойкость гвардейцев на фоне панического бегства или почти полного бездействия прочей армии не могла не удивлять. Шведские солдаты с именем короля бросались в атаку и гибли, как мухи. Дело усугублялось быстрым наступлением темноты. Русские явно не желали сдаваться, а шведы, измотанные быстрым переходом, жаждали отдохнуть и подкрепиться. К тому же в наступивших сумерках два шведских отряда, приняв своих за противника, начали пальбу и попросту перестреляли друг друга. Карл в ярости приказал прекратить огонь, людей ему и без того не хватало. После чего, повелев Себладу, Мейде-лю и Штенбоку занимать отбитую у русских главную батарею, сам расположился на левом фланге между Нарвой и захваченным русским ретраншементом. Будет новый день и новая битва, в удачном исходе которой юный король не был так уверен, как показывал.
— Они меня в могилу сведут, эти русские, — бурчал уставший донельзя Карл, заворачиваясь в плащ и укладываясь на походную кровать какого-то русского офицера из высших. С удобством расположились, нечего сказать. — Храбро дерутся, если хотят драться, и быстро бегут, если драться не желают… Но шведы сведут меня в могилу еще раньше! — раздраженно воскликнул он, слыша песни подвыпивших солдат. Видимо, добравшихся до русских винных запасов, черт их дери. — Гердт! Выясните, что там происходит, и прикажите прекратить безобразие! Завтра снова в бой!
И опять-таки, отдать приказ куда легче, чем его исполнить…
Доблестные шведские солдаты (большая часть которых были вовсе не природные шведы), утомленные переходом и оголодавшие, накинулись на русский обоз как моряк после долгого путешествия на портовую девку. Естественно, выпивка на голодный желудок и набивание брюха чем попало повышению боевого духа, может, и способствует, но не сразу, а наутро. Когда эти черти проспятся и проблюются. Казалось, победа уже в руках, чего опасаться? Вот и вливают в себя русскую водку без меры, чертовы дети. А в самом-то деле, что еще может приключиться? Русский командующий и несколько его генералов сдались, часть армии обращена в паническое бегство, прочие боятся высунуть нос из шанцев и апрошей… Выслушав доклад адъютанта, взбешенный Карл выскочил из палатки — полюбоваться на свое пьяное воинство. Уж он-то прекрасно понимал, какая опасность может проистечь от сего неудобного положения. Ударь сейчас левый фланг русских, сумевший отбить атаку генерала Веллинга, от шведского войска останется большая вонючая лужа.
«Необходимо как можно дольше держать русских в неведении относительно нашего положения». —
Карл мыслил, как действовал — молниеносно. И так же молниеносно последовал его приказ:
— Русских офицеров-парламентеров в чине ниже полковника ко мне не пропускать!.. Нужно дать им прочувствовать всю безнадежность их дальнейшего сопротивления, — добавил он, когда к нему за инструкциями явился генерал Реншельт. — В отсутствие главнокомандующего и брата нашего Питера прочие русские генералы не решатся поднять войско в атаку, полагая его полностью дезорганизованным.
— Я велю убивать всякого русского лазутчика, который предпримет попытку передать какую-либо депешу от осажденных полков генералитету, — заверил короля Реншельт.
— Весьма разумно. Генералы не должны знать, что наше войско упилось вдрызг. Проклятые наемники… Мне бы шведов, шведов под ружье побольше! Вот на кого я в точности могу положиться!.. Молчите, Реншельт, я и так знаю, что обязан сим прискорбным обстоятельством скопидомам из риксдага, желающим урезать мои королевские права. Но, победив русских, я сумею их поприжать, и тогда воевать за Швецию будут шведы, а не всякая сволочь… Итак, ждем парламентеров!
— Пьют и жрут, сволочи! Шведы проклятые
С утра маковой росины во рту не державшие, с честью
