посольства в Вене бежал красный дипломат Ярославский. Через несколько дней после побега он был отравлен большевиками в Мейенсе. Между тем никаких покушений на жизнь Сумарокова не было, хотя он и заявил, что большевики пообещали своим агентам три тысячи марок, если те обнаружат место его пребывания.
Не меньший интерес представляет сравнение с делом Матиняна в Париже. Обоих сопровождал Раковский: одного — в Берлин, другого — в Париж. Оба имели фальшивые паспорта, выданные им в Москве, оба бежали осенью 1924 года якобы для того, чтобы отомстить большевикам. У Сумарокова — его настоящая фамилия Карпов — был паспорт на имя представителя одной из знатнейших фамилий России, у Матиняна — тоже на имя аристократа, князя Аргутинского. Сумароков продал целые корзины документов, Матинян продавал их чемоданами, Оба предали большевиков под самым их носом, продолжая в то же время поддерживать с ними отношения, и, несмотря ни на что, оставались живы.
Один должен был, по-видимому, выявлять белых в Берлине, другой — в Париже. Ни на Сумарокова, ни на его предполагаемого коллегу известие о судьбе Ярославского не произвело большого впечатления. Они были целиком поглощены добыванием денег и выдавали горы информации, чтобы доказать Зиверту свою лояльность.
Цель и задача большевиков была достаточно ясна. Дружиловский исчерпал себя, и они нуждались в новой приманке. Поэтому и позволили Сумарокову инсценировать побег, предоставили ему устаревшую, бесполезную информацию и продолжали снабжать его таковой. То, что он выдал, не имело никакого значения, гораздо важнее было выманить противников большевизма, спровоцировать их и добиться их выдворения. Сумароков прекрасно подходил на эту роль. Он был сдержан, знал, как завоевать доверие людей, и многие русские, которые за версту могли распознать большевистскую провокацию, принимали его за честного человека и обсуждали с ним самые сокровенные вопросы.
Зиверт был очень полезен Сумарокову, поскольку был вхож в круги, включая прессу, не доступные русским, и к тому же был доверчив по характеру.
Сумароков оказался послушным орудием, марионеткой в руках ОГПУ. В соответствии с полученными приказами и благодаря личным качествам он прекрасно приспособился к Зиверту и завоевал его доверие, предоставляя информацию о людях, которых Зиверт считал врагами. Я не был знаком с Сумароковым в те дни и только несколько недель спустя ознакомился с его материалами. Они оказались написанными стилем, на который Сумароков не был совершенно способен, и являлись фальшивками от начала и до конца. Поскольку их от меня скрывали, я увидел их по чистой случайности. Они не имели никакого отношения к большевикам, а только к их противникам. Все фамилии заговорщиков были замазаны чернилами, и я мог понять, о ком идет речь только из контекста.
И еще одно обстоятельство укрепило мои подозрения относительно Сумарокова. Все его агенты находились в Петрограде, и он должен был знать, что этим заложникам непременно пришлось бы отвечать за его преступления. Если бы он признался в ужасной правде, жизнью поплатился бы не только он, но и все его родственники.
Вскоре Сумароков начал догадываться о моих подозрениях и попытался поссорить меня с Зивертом. После того как я в полной мере воспользовался его материалами, я отошел от дел и виделся с ним лишь изредка. Время от времени он говорил о том, что напишет мемуары, и утверждал, что, если он опубликует правду, мир содрогнется от ужаса. Его информация, как правило, не представляла большого интереса и в основном состояла из повседневной переписки чекистов. Я не мог купить много документов, поскольку он запрашивал за них слишком высокую цену, ссылаясь на непомерные аппетиты посредников. В числе тех немногих материалов, которые я у него приобрел, были два письма, написанные Трилиссером.
Под влиянием Сумарокова Зиверт, сам о том не подозревая, стал орудием в руках ГПУ. Иногда его удавалось убедить в двуличности Сумарокова, и тогда он заявлял о своем намерении позвонить в полицию или прокуратуру. Большевики распространяли сведения о том, что Сумароков — обыкновенный чекист и, следовательно, никакого интереса для них более не представляет. Однако важные документы, которые так часто оказывались в его распоряжении, свидетельствовали об обратном и служили доказательством того, что он был не простым красным дипломатом.
В течение пяти лет, которые Сумароков работал в бюро Зиверта, он не представил ничего, что позволило бы возбудить дело против большевиков. Примечательно и то, что он, занимая важные посты, ни разу не выдал ничего существенного ни о своих коллегах, ни о сотрудниках или структуре чекистско- дипломатической службы. Он снабжал Зиверта лишь теми данными, которые поступали к нему от внешних источников.
Два года назад из Харькова прибыли уполномоченные представители ОГПУ с тем, чтобы предложить ему еще раз поступить к ним на службу. Предложение было якобы сделано на двух условиях: 1) привезти назад все документы и 2) передать все копии, которые он отдал Зиверту. Эту историю рассказал мне сам Сумароков. Такое предложение могло быть только ловушкой; результат переговоров так и остался неизвестен.
Теперь мне следовало бы сказать несколько слов о моем собственном деле и о причинах, его вызвавших. Однако работа над юридическими документами по данному делу еще не завершена, поэтому я не могу занять по отношению к нему определенную позицию и должен отложить это на некоторое время.
Необходимость разработки методов борьбы с Советами и их разветвленной сетью за рубежом — точка зрения, которой я всегда придерживался, — стала еще более очевидна в свете событий последних нескольких лет. События в советском посольстве в Париже, таинственная кража во французском посольстве и не менее таинственное исчезновение шифровального кода из итальянского посольства в Берлине — все это доказывает, что большевики остаются верны своей испытанной системе: не позволяют сбить себя с толку какими то ни было разоблачениями. Они достигнут своей цели — подрыва и разрушения всех цивилизованных стран, которые гостеприимно приняли их, — если весь мир не увидит грозящей ему опасности и не предпримет немедленных ответных шагов.
ЭПИЛОГ
Сегодня, когда я обращаюсь к событиям, произошедшим более чем двадцать пять лет назад, и вспоминаю многочисленные преступления, в расследовании которых принимал участие, прихожу к выводу, что большевики, стремящиеся к мировому господству, не научили нас ничему новому в том, что касается провокаций, заговоров, предательства, искажения фактов или убийств. Все это совершалось и раньше отдельными личностями; сегодня же это неотъемлемая часть административной системы, которая действует на территории, составляющей одну шестую часть земной суши.
Благодаря тому, что на протяжении своей карьеры я находился в самой гуще борьбы против тайных сил, стремившихся уничтожить Россию, я сумел запечатлеть многие события в своей памяти. Однако воссоздание фактов и событий, имевших место в России и других странах на протяжении последних тридцати лет, вскрытых в ходе судебных расследований, а теперь ставших достоянием гласности, — трудная, хотя и чрезвычайно интересная задача. Моя профессиональная подготовка юриста, знающего и понимающего всю важность многочисленных документов, фактов и улик, которые проходят через его руки и без которых мало что можно понять в событиях дня сегодняшнего, заставила меня в значительной степени положиться на свою память. А также обратиться к мемуарам и записям других людей, принимавших участие в этих событиях. Воспоминания очевидцев позволили мне воспроизвести отдельные эпизоды, благодаря которым я смог связать все звенья воедино.
Упразднение полиции и жандармерий в самом начале революции имело целью уничтожить картотеки и досье на агентов-провокаторов, убийц и уголовных преступников, которые стремились занять ключевые позиции в ходе грядущей революции. Вот почему огромное количество документов впоследствии невозможно было найти ни в гражданских, ни в военных архивах.
В моей книге, как и в жизни, соседствует важное и второстепенное, что не всегда в полной мере оценят те, кто будет судить о ней с предубеждением, а не беспристрастно. Описанные мною события, конечно же, не охватывают все, чем мне приходилось заниматься, а некоторые эпизоды необходимо было опустить, поскольку определенные обстоятельства места и времени не позволяют мне пролить свет на все события, свидетелем которых я был в течение последних двадцати пяти лет. Я вынужден сократить описание событий, свидетелем которых был в эмиграции, так как в то время я был гостем в чужой стране, политика которой не всегда отражала настроения и чувство долга простого русского.
