после того, как он предложил ей стать его женой. Он никогда не ошибался в таких вещах, особенно когда испытывал такие сильные чувства. За всем этим что-то скрывалось, но будь он проклят, если догадывался, что именно, и только надеялся на то, что успеет раскрыть эту тайну до того, как сойдет в могилу.
Андрианна пыталась сосредоточиться на том, как занять себя в оставшиеся часы на корабле, убеждая себя в том, что если она сможет пережить этот последний день путешествия, то будет спасена. Как только она попадет в Нью-Йорк, ей будет чем занять свои мысли, и образ Джонатана Веста померкнет.
«Не пойти ли в салон к Элизабет Арден?» — раздумывала она. Маникюр, педикюр, прическа, тонизирование кожи, массаж лица… Может, попробовать совершенно новую косметику, или это называется грим? Может, это то, что надо — совершенно новый грим, — и перед вами новая Энн Соммер, или новая Андрианна де Арте, кому как нравится.
Все это займет, по крайней мере, все утро, может быть, продолжится и после обеда. Стоило попытаться.
Надев свитер и джинсы и набросив на плечи длинное меховое манто, она, крадучись, прошла мимо каюты Джонатана, старательно отводя глаза. Но как ни тверды были ее намерения — не смотреть в ту сторону, — краем глаза она все-таки заметила, что шторы на окнах были плотно задернуты от утреннего света, от всех случайных прохожих.
Несмотря на все процедуры, новый макияж, новую прическу, просмотренные журналы, обед в салоне, она вернулась к себе в каюту к двум часам.
«Что теперь с собой делать?» — раздумывала она, глядя в зеркало на себя то с одной стороны, то с другой, то анфас, то в профиль. Ей не очень нравилась темная губная помада, которой так старательно накрасили ее губы, не нравился бледный фон лица, на который был наложен яркий румянец. Ей казалось, что из нее сделали кинозвезду прошлых лет, когда съемки в черно-белых фильмах требовали сильных контрастов. Не нравилась ей и новая прическа — крупные локоны, делающие волосы короче, редкая челка. Может, это и была последняя мода в современных прическах, но это была уже не Андрианна де Арте, а также и не Энн Соммер, и даже — если на то пошло — не Анна де ля Роза.
Она попробовала по-своему причесать свои кудри, приглаживала их то так, то этак, пока не добилась того, что они снова ровно падали назад и на плечи естественным образом. Потом она смыла весь грим с лица, решив больше в этот день не краситься.
Ее подружка Николь, которой были знакомы многочисленные секреты красоты еще с тех времен, когда она сидела на коленях своей матери-француженки, всегда повторяла, что коже надо давать возможность «дышать, дышать, дышать…». Николь дала ей этот совет, когда они еще учились в школе, что было очень давно. Но Андрианна все еще следовала мудрым советам своей подружки. Николь со своим длинным списком правил входила в одно из самых любимых воспоминаний о прошлых днях.
Тут Андрианна отвернулась от зеркала и стала раздумывать, что же ей делать дальше, Может, принять снотворное, чтобы пережить этот день и ни о чем не думать? Нет, лучше она пересмотрит свои вещи, найдет что-нибудь, от чего можно отказаться. Когда дело доходит до разбрасывания камней — чем они легче, тем лучше, слишком много мха затрудняет движение и быстрое бегство.
Но не дойдя до середины, она бросила это занятие, она все это проделала еще до того, как покинуть Англию, зерна отделены от плевел — осталось все самое ценное, безумно дорогие творения великих мастеров стиля и моды, с незаметно вделанными в швы этикетками с именами художников-модельеров. Эти шедевры не были рассчитаны на то, чтобы от них можно было легко отделаться. Каждая вещь, на которую ушло сотни часов работы, должна была служить долго, ей не были страшны ни депрессии, ни подъемы, ни хорошие времена, ни плохие, ни войны, ни катастрофы. Хорошая одежда была неподвластна времени, и от этой мысли Андрианне стало грустно. Ее гардеробу было суждено пережить ее.
Тогда она решила пересмотреть содержимое своей шкатулки с драгоценностями, хотя в этом не было никакой нужды — у нее был список с подробным описанием каждой вещи, с указанием даты приобретения и места происхождения. Одна копия была у страховой компании, другая хранилась в самой шкатулке, чтобы облегчить таможенные процедуры, через которые приходилось проходить так часто. Еще одна копия лежала вместе с ее «важными документами» и еще одна в сумочке… на всякий случай.
Но тот осмотр драгоценностей, о котором она думала, имел совершенно иную цель. Ей надо было решить, что продать в первую очередь, когда ей потребуются деньги. И она начала раскладывать украшения на кровати на разные кучки, начиная с тех, которые она хотела бы сохранить, поскольку это было легче всего — эта кучка должна быть меньше всех.
Первым был браслет из белых и розовых бусинок, из которых было составлено ее имя — то имя, которое ей дали при рождении. Роза отдала его ей вместе с немногочисленными простыми украшениями, принадлежавшими ее матери, — подарки от Эндрю Уайта, предполагала Андрианна. Это случилось как раз перед тем, когда она уезжала в аэропорт, в тот день, когда изменилась вся ее жизнь. Она отложила его в ту кучку, которая была предназначена на «хранение». Туда же попал и браслет, недавно подаренный ей Джонатаном. Но вдруг она схватила его и надела на руку, не желая так быстро отправлять его в ящик Пандоры, как она называла свою шкатулку для драгоценностей.
Следующим был детский браслетик с талисманом, который она получила в подарок от Эндрю Уайта в день, когда ей исполнилось семь лет. Этим браслетом она начала новую кучку — кучку «жертв», подумала она.
Потом она достала несколько не очень дорогих вещиц, подаренных ей «дядей» Алексом. Начать ли с них еще одну кучку? Она будет называться «трофейной», так как все это было преподнесено ей в надежде купить ее молчание. Нет, на самом деле это были не трофеи, полученные от вымогателей. Пожалуй, это была цена за то, что она снова была принесена в жертву.
Она швырнула подарки «дяди» Алекса на браслет с талисманом от Эндрю Уайта и бросилась на кровать, уткнув лицо в подушку…
Да, она была жертвой. Жертва. Как судьбы, так и людей. Но с тревожным чувством она осознавала и то, что наряду с этим она стала жертвой по своей собственной вине, это происходило постепенно, незаметно, без четких границ, отмечающих, когда что случилось и где. С течением времени эти границы стали почти неразличимы.
Когда же все началось? Когда она перешла невидимую границу и стала жертвой своих же действий? Не тогда ли, когда умер Александер Соммер и правила, по которым она жила, резко изменились?
Ей было пятнадцать лет, она училась в «Ле Рози» в Швейцарии. Тогда ее вызвали в кабинет начальницы и сообщили, что ее «дядя» Алекс безвременно скончался от сильного сердечного приступа. Ей выразили соболезнования и сказали, что все уже готово для ее срочного возвращения в Лондон.
— Для чего? — спросила она.
Возвращение в Лондон. Вот это да. Она никогда не жила в Лондоне, никогда не видела дома Соммеров.
— Для чего? Ах, моя милая. Чтобы утешить свою тетю, конечно, и чтобы присутствовать на похоронах, — сказала начальница, грустно улыбаясь.
Когда Энн пришла собраться в дорогу, Пенни Ли Хопкинс из Далласа, ее подруга по комнате, трудилась над своим французским произношением. Мать Пенни сказала дочери, что если та не приобретет настоящего французского выговора или, по крайней мере, не научится приличному английскому в этой баснословно дорогой иностранной школе, то может собирать чемоданы, плевать на то, во что обошлось заграничное образование, гори оно все синим пламенем.
— Понимаешь, — смеясь, объясняла ей Пенни Ли, — так всегда говорят те, кто занимается нефтью, — что все горит синим пламенем. Но я не знаю никого, кто хотел бы продать свою скважину.
— Ты чего, детка? — спросила Пенни, радуясь поводу отвлечься от нудного занятия и забыв на секунду, что ей пора отучаться от своего техасского жаргона.
— Умер мой дядя, и я должна ехать в Лондон на похороны.
— Чего бы я не дала за то, чтобы оказаться на твоем месте. Вырваться отсюда, провести хоть немного дней в Лондоне! Походить по клубам, послушать приличную музыку. Может, даже «Битлов». Сорить деньгами в магазинах на Карнаби. Поверь мне, милая, я бы там так разгулялась, что даже щеки черной монахини стали бы цвета перезревшего помидора.
— Да, жаль, что мы не можем поменяться местами, Пенни. Как бы я хотела, чтобы ты поехала в
