подобострастия, не очень придерживался «политеса», говорил смело и свободно, да и Брежнев слушал его внимательнее, чем других.
После полетов всех летчиков собрали на встречу с высоким начальством. Мы построились полукругом, на середину вышел Леонид Ильич, довольно внятно и бодро, не заглядывая в бумажку, поблагодарил нас и поинтересовался, есть ли у кого какие вопросы или просьбы. Кто-то сказал, что в городке плохо с водоснабжением, хотя Волга рядом. Брежнев укоризненно попенял местному руководству за такое упущение, а потом спросил, как у летчиков дела с автомашинами, трудно ли купить. Все конечно, загомонили, что дела никудышные и никакого просвета здесь не предвидится, а Брежнев, повернувшись к кому-то из своей свиты, сказал, что надо бы помочь доблестным летчикам…
Встреча закончилась, на банкет руководство страны остаться не пожелало и улетело в тот же день, а через неделю в городок привезли сто пятьдесят «жигулей» и еще полторы сотни на следующей неделе…
Так окончилось мероприятие «Кристалл». Все его участники получили наручные часы с надписью «От ЦК КПСС. Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР». Одному нашему сослуживцу эти часы здорово помогли, когда чересчур бдительные дружинники в метро учуяли специфический запашок и взяли было нарушителя под белы руки: пришлось расстегивать ремешок и демонстрировать сию надпись. В те годы такая надпись производила соответствующее впечатление на правоохранительные органы, и нашего товарища не только не задержали, а и проводили чуть ли не до дома. Наверное, сейчас такие часы уже не стоит показывать…
18 июня 1971 года. Самолет МиГ-25П № 808, полетов — 1, время — 0 часов 28 минут.
Первый вылет самолета.
За мою испытательскую жизнь мне не довелось первому поднимать в воздух опытные самолеты. В моем, так сказать, послужном списке есть несколько модификаций машин, иногда значительно отличающихся от исходных, а вот совершенно нового аппарата мне, увы, поднять не пришлось. Вообще-то этим могут похвастаться только немногие летчики-испытатели, так что я не чувствую себя в чем-то обойденным; опытных машин давно уже делают очень мало, первыми обычно вылетают на них шеф-пилоты фирм и редко когда другие испытатели.
Самолет, о котором пойдет речь, представлял собой обычный перехватчик МиГ-25П, но с несколько измененной системой поперечного управления: при отклонении элеронов отклонялись в разные стороны и половинки стабилизатора. Этот способ управления по крену не нов, применялся он и на других самолетах, а на МиГ-23 и Су-24 является основным при стреловидности крыла, большей 45 градусов.
Казалось, не стоило и говорить о такой незначительной, на первый взгляд, доработке самолета, тем более о моем участии в его испытаниях, но так получилось, что события, связанные с этим самолетом, оказались причинами появления еще нескольких черных страниц в истории нашей фирмы.
Я уже говорил, что поперечная управляемость МиГ-25 на большой скорости полета оставляла желать лучшего. Если для разведчика, летающего в основном по прямой, а развороты выполняющего достаточно плавно, с такой управляемостью еще можно было мириться, то для перехватчика ее не хватало. В частности, при пуске ракет на большом числе М, когда из-за несимметричного схода ракет с правого и левого крыла самолет переворачивался на спину… Впервые такое случилось в полете военного испытателя Нораира Казаряна, почему и названо было «эффектом Казаряна».
Наши конструкторы придумали устройство, при пуске ракет автоматически отклоняющее половинки стабилизатора в разные стороны, чтобы предотвратить возникающее кренение. Это устройство — «компенсатор крена» — оказалось достаточно эффективным, и тогда возникла идея жестко «связать» стабилизатор с элеронами, чтобы весь полет, а не только при пусках ракет, стабилизатор помогал управлять самолетом по крену.
Изготовили нужные детали и узлы, установили их на серийный самолет, и Федотов послал меня в Горький на завод облетать эту машину. Я проверил ее на основных режимах полета, нашел, что она управляется намного лучше обычной, никаких неприятных особенностей не отметил, и через некоторое время МиГ-25П № 808 был доставлен на нашу летную станцию.
Тут мы устроили ему уже более обширную проверку, в частности, достигли приборной скорости у земли 1300 км/ч. Прочность самолета и двигателя позволяла это сделать давно, но из-за плохой поперечной управляемости скорость на малой высоте была ограничена 1000 км/час. На этом же самолете управляемости хватало и на 1300 км/ч!! Испытав «808»-ю на всех мыслимых режимах, мы не обнаружили никакого «криминала» в ее поведении, машина была облетана военными испытателями, получила «добро», и новое управление стало устанавливаться на серийных перехватчиках.
Все шло хорошо, пока при подготовке к очередному показу на аэродроме Кубинка не перевернулся и не врезался в землю ведомый пары МиГ-25П с новым управлением военный летчик Майстренко. Анализ катастрофы не смог точно выявить её причину. Предположительно, отказа управления не было, но самолет почему-то вышел из повиновения… Появилась версия, что ведомый самолет попал в спутную струю от ведущего и при выходе того на перегрузку опрокинулся на спину.
Мы стали проверять эту версию, летали на «спарке» МиГ-25ПУ за другим МиГ-25, стараясь добиться такого же поведения машины, какое было в Кубинке, конечно, на большей высоте. Действительно, при полете в плотном строю, когда крыло ведущего как бы перекрывает крыло ведомого, при выходе ведущего на перегрузку ведомый самолет энергично переворачивается на спину; на малой высоте это обязательно приведет к столкновению с землей.
Казалось, причина происшествия в Кубинке определена, но вскоре последовал еще «звоночек»: в одном полку на таком же МиГ-25 на несколько секунд заклинило ручку управления. Я поехал в этот полк, слетал на том самолете, проверил все режимы, особенно тот, где летчик заметил неладное, и опять ничего подозрительного не нашел.
Все-таки появилось и крепло подозрение, что с управлением самолета не все ладно. К тому же вскоре произошел еще один случай временного отказа управления у военного летчика Колесникова, и военные потребовали более углубленных испытаний, уже не у нас на фирме, а в ЛИИ, вроде бы нам не доверяя… Попереживал Федотов по этому поводу, но что поделаешь? Кто платит тот и заказывает музыку… В ЛИИ доставили самолет Колесникова; вначале на нем летал летчик-испытатель ЛИИ Леонид Рыбиков, а потом эту работу стал проводить Олег Гудков, один из ведущих испытателей ЛИИ. Гудков был убежден, что с управлением все в порядке и яростно спорил с сомневающимися на всех совещаниях по этому поводу, где и мне приходилось присутствовать.
4 октября 1973 г. Гудков разбился, войдя в неуправляемое вращение на малой высоте. Перед этим он выполнил восемь проходов над ВПП на большой скорости с разными отклонениями рулей и не заметил ничего необычного в управляемости самолета. На девятом режиме, когда он попробовал еще один вариант отклонения ручки управления, самолет внезапно завертелся вокруг продольной оси. «Вращает!» — быстро и вроде бы с радостью, что нашел наконец это явление, закричал Олег, и тут же медленно, по слогам, отчеканил: «Вра-ща-ет!»
Если ехать на электричке от Москвы в сторону Рязани, то перед Раменским с левой стороны железной дороги виден длинный кирпичный склад с одной разрушенной секцией — сюда и упал самолет Гудкова. Невероятно, но никого не зацепило обломками, хотя рядом и платформа, и рынок, и фабрика: повыбивало стекла, изрешетило крышу продовольственного ларька — и все. Гудков катапультировался в перевернутом положении самолета, за доли секунды до удара. Мы с Федотовым и начальником службы летных испытаний ГК НИИ Вадимом Петровым, бывшим у нас в командировке, приехали на место катастрофы минут через тридцать; везде валялись какие-то трубки, клочья металла, у железной дороги лежал почти целый генератор, резко пахло керосином. Летчик-испытатель ЛИИ полковник А. А. Щербаков ходил по разбитому складу, рядом с ямой, где виднелись обломки самолета. Кто-то из нас спросил, где Олег, надеясь увидеть что-то похожее на человеческие останки.
— Вот Олег, — ответил Александр Александрович, показав на какие-то лохмотья, висевшие кое-где на балках и стенах склада…
