успех у читателей, и начальство нас всячески лелеяло и ублажало, так что в 'самоволку' бегать нужды не было — увольнительная записка выдавалась беспрепятственно…
Много занимались спортом. Сначала я гонял на беговых коньках, потом серьезно занялся волейболом, так как еще в техникуме полюбил эту игру и что-то у меня в ней стало получаться. Сборная ЦОЛТШ под руководством нашего бессменного капитана — горбоносого, как коршун, и прыгучего, как тигр Марка Генисмана — стала чемпионом 5-й спартакиады народов СССР по Мордовской Республике, и мы получили шикарные значки с надписью 'Чемпион', а по какому виду спорта — не написано, так что вполне можно было сойти за чемпиона по боксу, к примеру…
Поэтому скучать не приходилось. Да и обстановка в школе не угнетала, хотя порядки заведены в ней были армейские — даже на 'губу' сажали нашего брата. Гауптвахта находилась в артиллерийской бригаде на другом конце Саранска, и водили туда арестантов через весь город под конвоем двух автоматчиков с ППШ. Бывало, ведут бедолагу в шинели без ремня, остриженного наголо, среди дня по людной улице, а навстречу — девчонки, с изумлением признающие в каторжнике вчерашнего блестящего кавалера… Артиллеристы почему-то не очень любили летчиков, и по второму разу 'погостить' на 'губе' охотников что-то не находилось…
Дружба, начавшаяся в те годы, оказалась крепкой. Мы редко встречались, но знали, кто где, что делает, как живет. Ефимов обосновался в Саранске, дослужился до замкомандира объединенного отряда ГВФ. Журавлев летал в Таджикистане, потом, видимо для контраста, перешел в полярную авиацию. Шавейников, наш школьный поэт, работал инструктором в Куйбышевском аэроклубе; кстати, в его группе летал будущий чемпион мира Игорь Егоров. Прошло почти сорок лет, но я помню всех отчетливо, как будто только вчера закончилась наша учеба в ЦОЛТШ.
18 мая 1956 года. самолет Як-18, полетов — 12, время — 2 часа 12 минут.
Первые полеты с курсантами
В Новосибирске поработать по полученной в ЦОЛТШ специальности мне не пришлось, так как в летном отряде не хватало инструкторов, и начальник аэроклуба Василий Михайлович Караваев определил меня в отряд, чему я был только рад. Получил за зиму положенный налет для ввода в строй, и в мае 1956 г. стал обучать первую в своей жизни группу курсантов.
Летчик-инструктор… Как много может дать молодому человеку, решившему научиться летать, хороший инструктор! Я уже писал, что эта летная специальность мне когда-то не нравилась, но потом я понял, какая это интересная, трудная, неблагодарная работа.
Нет одинаковых людей и нет одинакового подхода к обучаемому курсанту при кажущейся однообразности учебного процесса. Видеть, как вчерашний неумеха с каждым полетом начинает все больше соображать в летном деле, и у каждого проявляется хоть 'щенячий', но свой летный почерк, — это ли не интересно!
Особенно приятно, когда попадается талант, самородок, с врожденной координацией движений, с быстрой и правильной реакцией, легко все схватывающий и накрепко запоминающий все усвоенное. Таких у меня было немного, и запали они мне в память надолго. Упомяну о двоих, пожалуй, самых талантливых — Владимире Романове и Алексее Пименове.
Володя, высокий, спокойный, очень красивый парень, показавший свои редкие способности к летанию буквально с первых часов, проведенных с ним в воздухе, проучился у меня, к сожалению, недолго. После десятка самостоятельных полетов его и еще нескольких способных курсантов забрал у нас военкомат и направил в учебно-тренировочный авиаполк (УТАП): такие полки организовывались в то время взамен летных училищ, разгоняемых из-за сокращения армии. В УТАП, однако, Романов не попал — слишком много набралось кандидатов. Год у него был призывной, и пристроили летчика в подводники… Так был потерян для авиации человек с очень хорошими летными задатками.
Алеша Пименов пришел ко мне, уже имея небольшой летный опыт — год проучился в нашем же аэроклубе. С первых же полетов я увидел, что этот невысокий, крепкий, чрезвычайно самостоятельный паренек обещает стать весьма незаурядным летчиком. Летать с ним было одно удовольствие — так чисто и своевременно он все делал.
Летал Алексей у меня несколько лет, вместе мы участвовали в разных соревнованиях, а когда я ушел в школу летчиков-испытателей, Пименова приметили 'наверху' и пригласили в сборную страны. Там он проявил свои способности вовсю, стал одним из лучших пилотажников страны и мира, не раз был близок к тому, чтобы завоевать звание абсолютного чемпиона мира, но каждый раз чуть-чуть не хватало самой малости — удачи… Пименов стал профессиональным летчиком, пилотом гражданской авиации, летал на вертолетах и над сибирской тайгой, и в горах Алтая, но спорт не забывал — и сам участвовал в соревнованиях, и тренировал, и судил.
Несмотря на международную известность, Леша остался таким же, каким пришел ко мне в группу, — скромным, сдержанным, очень независимым в суждениях человеком. Мы с ним дружим с тех далеких лет, и я горжусь, что он когда-то был моим учеником.
Не только он, но и все остальные были по-своему хороши, даже и любители 'сачкануть' или склонные к некоторому разгильдяйству. Отдавал я им себя, как мог, курсанты меня понимали и вместе у нас получалось неплохо: вылетали самостоятельно они, как правило, одними из первых в аэроклубе и летали потом без особенных 'фокусов'.
Конечно, в начале моей инструкторской деятельности случались промахи: я не мог определить, насколько можно доверить курсанту выполнение того или иного элемента полета.
По молодости лет и недостатку опыта, возможно, и по своему характеру я был склонен больше 'передоверять', чем 'не доверять', и такие мы с курсантами 'откалывали номера', особенно на взлете и посадке, что оставалось только благодарить конструкторов, создавших удивительно терпеливый самолет Як-18… За такие дела приходилось мне сидеть, 'безлошадному', на земле, занимаясь с курсантами наземной подготовкой, пока командир звена выполняет мои обязанности в моем родном самолете…
В отношениях с курсантом важно, чтобы он почувствовал твое к нему неравнодушие, интерес к его личности, желание научить летать его хорошо. Если знаешь, как курсант относится к товарищам, что он любит, чем занимается в свободное время, то намного проще подобрать к нему подход, чтобы он полнее раскрыл свои летные возможности. Все это известно из теории летного обучения, которую нам преподавали в ЦОЛТШ, но если сам не проникнешься сознанием, что к курсанту надо относиться по-человечески, хорошего инструктора из тебя не получится.
Когда я учился в аэроклубе, среди курсантов часто шли разговоры о том, что многие инструкторы в полете сильно ругаются. Кого-то это обижало, кто-то считал, что так и положено, тем более, что еще с авиационной, так сказать, старины бытовало мнение — мол, у инструкторов-'матерщинников' курсанты быстрее овладевают секретами летного мастерства…
Наверное, разница в восприятии данного 'метода' зависит не только от личности того, к кому он применяется, но и от того, кто и как им пользуется. Был в аэроклубе инструктор, виртуозные 'вариации' которого мы специально бегали слушать к посадочному 'Т'.
Самолет при нормальном расчете на посадку касается земли в нескольких метрах от финишера, мотор на малом газу работает тихо, и хорошо слышно, как инструктор в раструб переговорного устройства, названный, по понятной причине, 'матюгальником', кроет подопечного почем зря… Тот инструктор был совсем не злой: наоборот, добрый, веселый, остроумный человек, и его ругань, наверное, не очень обижала курсантов.
Я в полете курсантов не ругал, хотя иногда очень хотелось, а выражаться я умел, может быть, не столь изобретательно, как настоящие мастера этого жанра, но вполне, так сказать, на уровне.
Иногда найдет на курсанта такая бестолковость, что, хоть плачь, ничего не понимает и не делает, как надо. Измучаемся оба, вот тут и подумаешь: 'Перепущу-ка я его сейчас в святых угодников, в царя Давида и всю кротость его, авось, поможет!' — но что-то всегда останавливало. Может, память о том, как мой добрейший Николай Николаевич, перед этим никогда меня не ругавший, один раз все-таки не выдержал и 'перепустил', как указано выше, но от сего методического приема я совсем перестал соображать…
