вредности или мелкости каждого мгновенными точечными взглядами. Его, Соломатина, оставили, а ведь через одного - двум указывали на калитку. То, что сюда поспешает личность значительная, подтверждало и еще одно обстоятельство. Людям, одарившим участок Каморзина выделениями организмов, вручались целлофановые пакеты и саперные лопатки с требованием подарки немедленно сгрести и доставить подкормкой на свои делянки, грядки и клумбы. Действия четверых от дядьки Черномора вышли как бы гипнотически-внушительными, и через пятнадцать минут садовые запахи уже никого не раздражали, а гостей осталось человек двадцать. Ушли и собаки. Понурые. Не солоно хлебавши.
«Какие такие телефончики будут теперь у Елизаветы? - подумал Соломатин. - В Москве она не задержится. Она заслужила быть отправленной в Сорбонну или в Кембридж».
Ба! Пока он дремал на скамейке, за забором выстроилась целая автоколонна. Джипы, джипы, деловые и прогулочные, иномарки с наворотами, а в завершение (коли б было движение - кортежа или кавалькады?) отчего-то - бетономешалка, но особенного, печально-торжественного вида, будто обязана была не приготовлять растворы, а издавать органную музыку.
– Явились, - рядом с Соломатиным уселся Марат Ильич. - Зачистку произвели, сейчас выйдут.
– Я думал, президент будет, - сказал Соломатин. - Кто такие?
– Президент! - хмыкнул Марат Ильич. - И какой толк? От него были бы только цветы. Ну в лучшем случае - черный пояс бочке на талию. А эти давали шесть миллионов. Но что это они с бетономешалкой явились?
– Те самые? - удивился Соломатин.
– Ну да. И чего явились? Теперь, когда сертификат у нас… Перекупать будут? Но чего они с бетономешалкой приперлись? Это тревожит. Может, подвох? Или силовой маневр? Возьмут сейчас отроют, уволокут и замуруют в своем владении…
– Да кому, кроме Павла Степановича, нужен этот хлам? - воскликнул Соломатин.
– Ты всерьез, что ли?
– Ну а как же?
– Э-э, братец, - покачал головой Марат Ильич, - ты начитанный молодой человек, а не понимаешь… Лизка-то, выходит, поумнее тебя… Это в Кисловском, в подвале, был хлам, а теперь - комплекс… Ты сам речь произносил…
– Халявщиков вывели, а тлю они в саду оставили, - над Маратом Ильичей завис каморзинский сосед Сысолятин. - Хуже человека ничего нет. Но тля - тоже паскуда. А в это лето она совсем обнаглела, жирная, сыплется отовсюду. Божьих коровок на всех этих блядей не хватает. А тля, эта паскуда, и не защищайте ее, Марат Ильич, вступила в эротический союз с муравьем. Муравей теперь не в наваленных им горках живет, а катакомбы выгрызает себе. Муравей тлю, блядину, щекочет, а та в оргазме услаждает его ароматической жидкостью. Нюхал, дрянь ароматец-то. А муравей тлю охраняет, мешает божьей коровке откушать подругу. А эти богатыри бритые тлю из сада не вывели.
– Не президент, - сказал Соломатин.
– Да бросьте вы, Сысолятин, ныть о бедственном положении божьих коровок! - заявил Марат Ильич. - Не до этого. Вон уже выходят. Надо бежать к ним!
Бежать не бежать, решил Соломатин, а сходить поглазеть на готовых было выложить шесть миллионов за кисловскую находку - не лишнее. Но остановился. И снова присел на скамейку.
Впускал на свою землю Павел Степанович с жестами гостеприимного хозяина, но и с очевидным напряжением чувств, человек десять. Первым, чуть-чуть суетясь, проследовал знакомый Соломатину домоуправитель миллионщика Квашнина Агалаков в белом костюме, безобразно мятом, будто ночь Агалаков провел на вокзальной лавке (не провел; в этом сезоне, вспомнил Соломатин, модой мятая одежда была понудительно добавлена к небритости). За Агалаковым шагал и явно - сам по себе, поджарый верзила лет тридцати пяти в палевой водолазке и джинсах, этот выбритый и немятый. «Квашнин!» - понял Соломатин. И взволновался. А среди прочих лиц двое оказались Соломатину знакомыми. Один из них в закусочной в Камергерском был назван краснодеревщиком и пружинных дел мастером. Второй знакомец был Ардальон Полосухин.
Вид он имел иностранца из недр прошлого века, а именно лондонского шофера двадцатых годов. То есть таких Соломатин видел в фильмах Хичкока или еще кого-то. Фуражка, очки с выкатом темных стекол, куртка и бриджи в крупную клетку, гольфы и ботинки автомобилиста. Не валенки, не валенки! Ботинки! Но на них галоши! О валенках Соломатин подумал не сразу, а когда доказательно определил, что возле мемориала вертится именно Ардальон Полосухин. Встретил бы он антиквариат-автомобилиста на улице, прошел бы мимо и не вздрогнул. А тут особая комбинация гостей и собственные предощущения обострили внимание Соломатина. Теперь и походка прежнего Ардальона вспомнилась - с выворотом правой ноги. Так-так-так! А не водитель ли он бетономешалки? Но логичнее было предположить, что проныра смог пробиться в советники-искусители к Квашнину. Тогда, стало быть, недалек Квашнин.
Гости уважительно, но без умилений выслушивали Каморзина, поглядывали на бочку, но как бы хмуро. Квашнин при этом молчал, переступал с пяток на носки, покачивался. Резко подступил к Павлу Степановичу Агалаков, говорил то ли укоряюще, то ли угрожая, под нос Павлу Степановичу совал компьютер с цифирками, пощелкивал. Павел Степанович мотал косматой головой - нет, мол, и нет. И тут с растяжением листа бумаги гостям был предъявлен, будто ярлык от хозяина Золотой Орды неспокойным тверским князьям, сертификат от вице-главы.
– Дурак наш Пашка-то! - Марат Ильич опять пожелал иметь собеседником Соломатина. - Выгоду не видит. А они что-то затевают. Этот их кудесник все время ходит вокруг бочки. Ни линейки у него нет, ни рулетки, ни теодолита, но видно что-то изучает, подсчитывает и кумекает. И сертификат уволокут с собой. Нет, надо за ними присматривать…
Кудесником Марат Ильич назвал краснодеревщика или пружинных дел мастера («Прокопьев, что ли, его фамилия…» - вспоминал Соломатин). «Вон, вон погляди, простенький на вид…» - шептал тогда Ардальон. В Камергерском этого Прокопьева Соломатин разглядывать не стал. Теперь же простеньким на вид он никак не выглядел. Ну неброский, из добродетельных простаков, что и в пустом вагоне метро примется уступать место вошедшей даме, но - с натурой. Из тех, что и с горячим утюгом не уговоришь. Но что он высматривал у Каморзина? А впрочем, пошло бы все подальше! С отбытием Елизаветы, понял Соломатин, происходящее в саду потеряло для него накал и смысл. И он закрыл глаза.
– Негоже так вести себя, Андрей Антонович, - услышал он. - Негоже.
Зрительные восприятия пришлось возвращать. Ардальон Полосухин сидел рядом с ним. Фуражку снял, положил ее на клетчатые колени, очки загнал на лоб.
– Негоже! - протянул Ардальон. - Торжественный случай и гости. А ты высокомерно дремлешь.
– Очки. Они от чего? - спросил Соломатин. - От ветра? От пыли? От сияния дам?
– От недоброжелателей, - сказал Ардальон.
– Ты кучер на чьих облучках? Не на бетономешалке ли?
– Твое высокомерие мне понятно. Ты теперь при бочке, при сертификате и еще при чем-то, найденном в кисловском подвале. При чем?
– А есть в Москве улица Олжаса Епанешникова? - спросил Соломатин.
– Конечно! С двух до трех часов раз в неделю. Доступна всем, кто знает среднюю полосу в Косынке.
– Из кожи у тебя одни краги? Почему на тебе так мало кожи?
– Я не комиссар. И не водитель кремлевских сумасшедших. Ты не увиливай. Что вам еще досталось в подвале дома Квашнина?
– Пень с маслом. Масло «Злато». В нем нет холестерина.
– Соломатин, кончай, валять дурака, - правая перчатка Ардальона отлетела в воздух, из рукава лондонского шофера выползло портмоне, кнопка отщелкнулась, левая рука Полосухина, также освобожденная от перчатки, вытащила стопку бумажек, извлекла из стопки листок и помахала им перед озадаченным Соломатиным. - Вот твоя расписка, Андрюша. И никуда ты не денешься. Сейчас я тебе ее показываю. Вдруг забыл. А при необходимости она будет тебе предъявлена.
– Глупости, - сказал Соломатин.
– Для тебя глупости, - улыбнулся Ардальон. - Для меня документ. Один среди прочих.
Ардальон вернул должный якорем держать Соломатина листок в стопку, как в карточную колоду,
