прокатал ее пальцами, вызвав треск, не способной к треску бумаги.
«Какое пакостное у него лицо», - подумал Соломатин.
– Пакостные лица бывают у мелких грешников, - сказал Ардальон. - А я к мелким, по классификации кассирши Людмилы Васильевны, грешникам не отношусь.
– И все же лицо у тебя пакостное, - сказал Соломатин.
– Вкусовое суждение, - сказал Ардальон. - Впрочем, мне на него наплевать. Кровь твоя, та, что на расписке, исследована. Не в больничной, понятно, манере. Хотя проведена идентификация и с твоими медицинскими показателями. Тут все в норме. Так что документик у меня подлинный. Не отвертишься. А вот иные особенности твоей крови выявили и особенности твоей судьбы. Должен сказать…
– Меня это не интересует, - резко сказал Соломатин.
– Не интересует - и не интересует, - сказал Ардальон. - А жаль.
– А у тебя, Ардальоша, хлястик на куртке, - сказал Соломатин. - И вытачки на бриджах.
– От твоих щедрот, Андрей Антонович, - рассмеялся Ардальон. - От твоих!
– Чего вы явились-то сюда?
– У каждого свои причины.
– Свои причины ты мне не откроешь. Да они тебе и самому не ясны. А что тут делает Квашнин?
– У него спроси.
– Про шесть миллионов - это треп?
– Нет, не треп.
– Ну ладно… А Прокопьев? С чего он вдруг в вашей команде?
– Краснодеревщик-то? Он по-моему ни в какой команде быть не может. Отчего он согласился участвовать в этом деле, мне самому интересно.
– Погоди, - сказал Соломатин. - Неужели нынешний интерес Квашнина вызван тем, что бочку… якобы есенинскую… нашли в его доме?
– Спроси у Квашнина, - сказал Ардальон. - Дом, кстати, пока не его. Но будет его…
– Полагаю, что ты втерся в окружение Квашнина вовсе не в связи с бочкой.
– У меня другие сюжеты, - сказал Ардальон. - Но и этот забавен.
– Две странности человека, умеющего добывать миллионы. Бочка. И неспособность распознать пройдоху.
– Ему пройдохи в подручных как раз нужны. Но я-то - не в подручных! Отнюдь! - Ардальон рассмеялся. Нельзя сказать, что смех его вышел приятным. Злым вышел. - Но вот ты распознал. Какая тебе выгода?
– Зачем ты подсел ко мне?
– Вот тебе раз! - удивился Ардальон и, видно, что искренне. - Ты же сам искал меня в Столешниковом и расспрашивал о субъекте в валенках ароматную даму Голубеву-Соколову. Ты же без девяти три звонил в офис «Бельфонда» на улице Епанешникова, а надо было бы придти туда на полчаса раньше. Батюшки, да кто же там на Агалакова напал?
На Агалакова напал неистовый кавалер Нечухаев. То есть не так, отчитал себя Соломатин, неистовым кавалером, раз он отказался сопровождать лучезарную Елизавету в прохладные места, Нечухаева признать было нельзя. Он проявлял себя неистовым ревнителем искусствоведческой правды, как он ее понимал. Снова размахивал - теперь уже вблизи Агалакова и переступавшего с пяток на носки Квашнина - бумажкой справки и номером «Прометея».
– Андрей Антонович, Андрюша, доктор! Иди к нам! - Павел Степанович Каморзин призывал Соломатина в спасители.
– Блин! - выругался Соломатин. - Не протек бы тогда Квашнин, не было бы этой дурацкой бочки.
Однако поплелся завершать дискуссию. Куража и пафоса сейчас в нем не было, оставалось лишь любопытство. В особенности ему были интересны хождения вокруг бочки пружинных дел мастера Прокопьева. На выкрики Нечухаева отвечал как бы устало, с некоей даже сострадальческой улыбкой невропатолога, вынужденного успокаивать истеричку. Обвинения в самозванстве бочки назвал оскорбительными и предложил Нечухаеву стреляться, сейчас же, здесь, на выпасе. «На каком выпасе?» - сам же удивился Соломатин. Но похоже, это «на выпасе» особенно напугало Нечухаева, тот затараторил что-то о безнравственности дуэлей, о том, какой вред они нанесли отечественной литературе. И стих. Добил Соломатин Нечухаева (возможно, лишь на время) ссылкой на труды литературоведа Максима Юлдашева, доказавшего законность и значительность бочки из Брюсова переулка. Вертопрах Агалаков при этом закивал одобрительно и со значением взглянул на Квашнина. Тот и раньше не произнес ни слова и теперь не произнес. «Юлдашев? Кто такой Юлдашев? - сам себя спросил Соломатин. - Где-то я слышал про Юлдашева…» И вспомнил. Юлдашев - тот самый Макс, Максуд, дворник, он-то и завел их с Каморзиным в подвал дома в Средне-Кисловском.
– Ба! И ты тут! - рядом с Прокопьевым стоял Васек Фонарев, водила-бомбила, на лице его были красные полосы, видно, сходил к себе в дом, поспал. - У меня-то здесь через две улицы сад-огород. Не у меня, а у полковника, стервы моей. Держи стакан. Выпьем.
– Нет. Не могу, - сказал Прокопьев. - Я при деле.
– При деле! - рассмеялся Васек. - То-то я вижу, ты сегодня какой-то подозрительный. Все что-то просматриваешь и подсчитываешь. При каком деле-то? Ты с этими, что ли? - Васек указал на мужчин, стоявших за Квашниным и Агалаковым. - Да у них морды-то совершенно бандитские. Рот открой, и они тут же наш культурный очаг уворуют!
– Не позволим! - выступил вперед Марат Ильич.
– Анатолий Васильевич, - Агалаков обратился к Квашнину, - полагаю, что мы можем продолжить наше путешествие. Никакие резоны на Павла Степановича, увы, не действуют.
Квашнин кивнул. В задумчивости.
– Не позволим! Не уворуют! - не унимался Марат Ильич. - Магнитными кольцами обложим!
– Да что магниты! - сказал обнаружившийся рядом Сысолятин. - Пустое место ваши магниты.
– Вы, Сысолятин, - прорычал Марат Ильич, - хоть и сосед, но циник и скептик!
– Я не скептик, - обиделся Сысолятин. - Я - практик. Вот смотрите…
Он вытянул руку, разжал кулак и сдунул нечто с ладони. Потом произнес:
– Божия коровка, улети на небо, принеси нам хлеба, черного и белого, только не горелого.
Тихое обращение Сысолятина к божьей коровке вызвало треск, скрежет, громыхание, верчение есенинского мемориала, раздался взрыв, опрокинувший ближних к бочке гостей Каморзина на землю, траву, цветы, сама же бочка с визгом рванулась в небеса, превратилась в высях в точку и исчезла.
Была тишина, и был крик или вой Павла Степановича, ставший стоном, потом - тоскливыми вздохами, а потом и снова тишиной.
– Вот вам, Марат Ильич, и ваши магниты, - прошептал Сысолятин. - Не удержали…
– Негодяй! Интриган! Варвар! Вандал! Устроил некорректный опыт! - восклицал Марат Ильич и руки протягивал к небу.
– Я не этого хотел… - растерянно бормотал опечаленный Сысолятин. - Я просто хотел сбить вашу спесь…
– Мы сделали это! Мы сделали это!
Эти выкрики произвела младшая из сестер Каморзиных пронзительно-звонкая Полина, но тотчас же ее обращение к публике было подавлено жесткими действиями сестриц старших, Александра и Мария подхватили Полиньку под руки и поволокли ее к дальнему забору. В ответ на отчаянное каморзинское: «Что вы наделали? Что вы наделали…» Александра бросила небрежно: «Ничего мы не сделали! Полина шутит…»
– Что же это? Что же это? - причитал председатель Собакин. - При ком же теперь будет вечная горелка? Ни при ком! Опять придется добывать баллоны с газом! Нельзя, Павел Степанович, проявлять себя таким ротозеем!
– Да бросьте вы создавать панические настроения, господин Собакин, - сурово сказал Марат Ильич. - За них расстреливали на фронтах и в тылу. Поставим мы взамен другую бочку, не хуже улетевшей. Возьмем одну из пожарных, отделаем ее кувалдой и поставим. При ней и зажжем вечную горелку. Делов-то. А вы разнылись. Павел Степанович понятно, тут лирическое состояние. А вы-то?
– Освящать надо было! - горевал председатель Собакин. - Как мы это прошляпили…
