паломничества в почитаемые места, и походы в Святую землю, и чтение сочинений Кретьена де Труа о рыцарях не существовавшего никогда на Земле королевства благородного Артура, о чаше Грааля с кровью Спасителя, и мечтания о всяческих чудесах в диковинных землях Востока, населенных человеками с глазами на плечах, а ртом - на груди, с одной ногой, но способной быть зонтиком или щитом, и животными, вряд ли уместными в Германии или Британии, мантикорой, например, с телом льва, хвостом скорпиона и головой человека (но с тремя рядами зубов).
По моему убеждению, человечество по воле или милости Провидения к самоубийству не предрасположено. И предполагаю, что состоится и тридцатый век, и сорок второй. Полагаю также, что в понимании существ (вот уж не знаю, каких) тридцатого века мы будем для них ближе к людям двенадцатого века. То есть мы тоже какое-то раннее Средневековье. И не побег ли от мерзости реальности в боковые ответвления потока всякие наши чудачества - та же бочка Каморзина или фамильное древо Мельникова?
Упрощения, упрощения, упрощения, отчитал я себя. И в словах исследователя свойств артуровых рыцарей упрощения. И в моих. В моих-то тем более. Но М. Пескаро - классификатор, ему упрощения позволены. Мне же формулировки противопоказаны, в каждой житейской истории я, коли на что-то гожусь, обязан увидеть единственность и свое особое расположение в мироздании. Впрочем, кому и зачем это надо? Ну да ладно…
Мельников, обнаружив воронку от вырванной неизвестно какой силой, возможно, что и вражьей, бочки, мог удалиться. Прямой эфир был сорван не по его вине. Дыры в программе, естественно, не случилось бы. Но видеооператор с камерой остался, и благодарные зрители и просто любители поэзии получили документ, какому, по мнению Мельникова, еще предстояло облагодетельствовать своей информацией потомков. Я уже упоминал о присущем Мельникову (в публичных выступлениях) интонационном мастерстве. И тут Александр Михайлович был хозяином интонаций и пауз. Голос его то утихал, умирая в драматических придыханиях (рассказ о чувствах обескураженного романтика Каморзина), то незамедлительно противоходом (прием из фигурного катания) дискантом взлетал в потоки восторженного удивления, случались при этом и нервные подхихикивания (рассуждения об эротических свойствах божьих коровок, способных к внематериальному взрыву). И так далее. Однажды я выслушал историю Моцарта в исполнении Мельникова, мыслящий пролетарий Каморзин Моцарту ни в чем не уступал. Причину загадочного явления - улета бочки - Мельников попытался объяснить доступной ему теорией сплющенного или совмещенного времени. Впрочем, это дело науки. Отсылка слушателей к теории сплющенного времени позволила Мельникову мимоходом рассказать об особенностях его родословных древ, при этом было подчеркнуто, что списком знаменитых предков он вовсе не намерен хвастать или утяжелять свою ценность («мол, я из гусей, спасших Рим»), нет, каждый листок древа - его нравственный камертон. Но сейчас же последовало предъявление одного из листочков, и выяснилось из листочка этого, что именно дядя Александра Михайловича был корешем Сергея Александровича Есенина и скорее всего он, а не какой-либо начинающий прозаик и волок бочку «Бакинского керосинового товарищества» на пятый этаж в Брюсовом переулке. Фамилия критика Нечухаева названа не была, Мельников лишь объявил сторонников всяких других бочек, в частности москвинско-петровских, зашоренными еретиками и сектантами. Дядя Мельникова, портной по профессии и борец-любитель с выступлениями в цирке а ля Поддубный, нередко посещал увеселяющие места и хорошо знал московские москательные лавки. Понятно, что бочку для поездки в Константиново выбирал он. Дарование Мельникова, как и в прежних случаях, с Моцартом например, где он сейчас же совместился с оболганным Сальери, или в случае с Казановой, когда Мельников вел репортаж-воспоминание об очаровательном пройдохе-венецианце из тела восхищенной им поклонницы, из самых нежных и проблемных частей ее тела, дарование это позволило Александру Михайловичу выступить очевидцем взгромождения бочки на пятый этаж. Впрочем, Мельников и здесь сослался на теорию сплющенного времени. Камера тотчас перевела взгляд на мемориальное сооружение, и опять последовали слова о сплющенности времени или полном отсутствии его, подтверждением чего стала восставшая из глубины воронки. «Нет, это не божия коровка, отбывшая для нас за негорелым хлебом, - объявил Мельников эротически возбужденно, будто был намерен одарить нас сосисками фирмы «Кампомос». - И это не Айседора Дункан, роскошная Изидора». Над воронкой от бочки стояла расставив ступни и выставив металлическое колено девица в поножах и в латах - нагруднике и набедреннике, правой рукой она опиралась на меч, левой же рукой при наплыве камеры, видно, для нее неожиданном, она выдернула изо рта сигарету и швырнула ее подальше, сейчас же приняв позу воительницы, размышляющей о судьбах Отечества. Впереди ее ждал Орлеан. Или другой исторический город. Не помню, какой. Опять же повторюсь, была она на моей памяти и Изидорой. Но я почувствовал, что в момент произнесения слов Мельникова посетила мгновенная, но смутная идея - в противопоставлении Изидоры и Иоанны именно возле мемориала что-то есть и это что-то еще следует осмыслить и использовать к общей выгоде. И теперь, продолжил Мельников, культурное значение сада романтика Каморзина нисколько не приуменьшилось, напротив, садовое товарищество одарено присутствием здесь, вызванным сплющенностью времени, отважной Жанны д'Арк. Не печальтесь, граждане, закончил Мельников, из-за отлета прославленной бочки. Сжатие времени и явление Иоанны еще удивят вас непредвиденными поворотами истории.
Должен заметить, что лицо Тамары-Изидоры-Иоанны на экране было совершенно зловещее. Не знаю, почему. Может, под латы, верхние или нижние, залез красный муравей и свирепствовал там. Во всяком случае прежде Тамара зловещим существом не была, глупая и наглая женщина, но не зловещая. И Боже упаси нас от непредвиденных поворотов! Натерпелись! Впрочем, и предвиденное событие - закрытие закусочной в Камергерском - радости не доставило.
Это - нам. А Квашнину?
Полагаю, что и в те пятнадцать минут, когда Мельников произносил свой монолог (а монолог для сетки эфира могли и сократить), он пребывал в состоянии радостного задора. «Красавец!» или «Ай, молодца!», как восклицают нынче спортивные комментаторы, заимствовав похвалу у цирковых дрессировщиков. Переселенный сжатием времени в натуру дяди, балбеса, картежника и тонко чующего красоту серебряного века, Мельников поведал о нескольких эпизодах из жизни Есенина. И каждый раз получалось, что именно он ходил с поэтом в кабаки, попадал в участок, ездил с Сергеем Александровичем в Берлин, а затем и в Нью- Йорк, где и подсказал Есенину основные тезисы памфлета «Железный Миргород» с разоблачением американского образа жизни. Да, таких поэтов у нас более нет, опечалился Мельников, да и кому нужны у нас теперь поэты? После чего он произнес трагиком, равным по силе Ульянову в роли Антония: «Поэт в России больше - не поэт!» После трагической же паузы пошли, с придыханиями, комплименты и удивления по поводу Павла Степановича Каморзина, одного из тех, кто составляет тончайшую прослойку российских интеллектуалов. «Хозяин труб канализации - живой оплот цивилизации», сыронизировал здесь кто-то до меня, отметил Мельников, это грубо, но и ехидство по-своему отражает сущность добродетели Каморзина. Божьи коровки тут ни при чем, повторил Мельников. И вообще расстраиваться не следует. Бочка не улетела, а зависла. Между нами и Сергеем Александровичем Есениным. Она - и наша духовная ценность. Но она - и исторический предмет, выпущенный в небеса могучим движением поэта в Брюсовом переулке. Сжатие времени надежно держит ее в невесомости, и нет никаких причин опасаться, что она свалится на чьи-то головы. Связь времен распасться не может, что бы ни утверждал со сцены датский принц, ибо время у нас одно, и оно - сплющенное. А потому участок Каморзина и все садовое товарищество вполне достойно вечной газовой горелки.
Из эссе «Воздвижение и улет бочки» критика П. Нечухаева в культурной газете я узнал, что автором ехидства «хозяин труб канализации - живой оплот цивилизации» как раз и был сам Нечухаев. Он относил Каморзина к натурам, каким более важны не доводы ума и здравые рассуждения, а притчи или же расцвеченные легенды. Что ж, и такие натуры хороши. Они и сами способны создавать легенды и притчи. Но беда, если легенды в умах людей утверждаются ложные. Здесь именно такой случай. Автор чрезвычайно уважает А.М. Мельникова, слушал его лекции в ГИТИСе, но истина, сами знаете… Каморзинская бочка - самозванка. На двух газетных колонках П. Нечухаев, проявляя образованность, обратился к континенту мифов, вспомнил, естественно, Прометея, не забыл и Икара, выбрел в конце концов на постмодернизм и обозвал Каморзина постмодернистом. Создавая мемориал, Каморзин топтался на чужом пьедестале и сотворил пародию. Самозванство же бочки возвело пародию в степень, в квадрат. Тут игра слов, но понятно, о чем идет речь. Конечно, могла иметь место бочка и в Брюсовом переулке, но концептуальный акт творения произошел в переулке у Петровки (следовали цитаты из документов и воспоминаний). Пародийным
