Соломатин замолчал, стараясь уберечь себя от глупости. Но утренняя наглость Ардальона раззадорила его. Ничего нового в наглостях и бесцеремониях Полосухина не было, но сегодня натура Соломатина положила терпениям установить предел.
– Ну! Ну! - Ардальон дергался возле крючка с опарышем.
– Я вскрыл сегодня шкатулку из среднекисловского подвала, или коробку, - чуть ли не торжественно произнес Соломатин, - и…
– Ну! Ну! И… - губы Ардальона вот-вот должны были заглотать опарыш.
– Вот и весь намек, - жестко сказал Соломатин. Никакую коробку или шкатулку, презент Павла Степановича Каморзина, возбужденного находкой в подвале дворника Макса бочки «Бакинского керосинового товарищества», Соломатин в своем доме так и не отыскал, а потому и не имел возможности ее открыть, и вот - на тебе! - прохвост Ардальон вынудил врать его самым нелепым образом.
– А дальше-то! А дальше-то! - не унимался Ардальон. - Говори! Говори! Ты же все равно не удержишься!
– Кинжал Корде и револьвер Гаврилы Принципа… - глухо сказал Соломатин.
– Это которым Марата в ванне и кронпринца Фердинанда в Сараеве?
– Да! Нашего Фердинанда в Сараеве… - прошептал Соломатин, утишив звук. - И все. Хватит.
– Понял… Понял… - и Ардальон зашептал. - Тем более нам надо встретиться в Камергерском…
– Мне - не надо, - сказал Соломатин.
Ардальон что-то говорил в трубку, чуть ли не ласково, обещал более не дурачиться и не морочить мозги. Но Соломатин его не слушал. Дивился собственному выверту. Ну ладно, трепанул про шкатулку. И дальше в отношениях с Ардальоном, хотя их и следовало прекратить, можно было бы держать эту шкатулку за пазухой, туманя голову плута намеками на тайные возможности и неведомые силы поддержки. Припугивать ими Ардальона. Но с чего ему вдруг в голову явились орудия исторических убийств? Откуда они возникли в его мыслях? И как они могли бы оказаться вместе в шкатулке или в коробке для нагревания шприцев? Что за блажь свела их? Блажь была его, соломатинская. И нечего жалеть о ней. А следовало превратить ее в средство защиты или атаки. Как? Потом придумаем…
– Просто ты боишься Камергерского… - донеслось, наконец, до Соломатина.
– Отчего же я боюсь Камергерского? - спросил Соломатин.
– Ну как же? - насмешки-ехидины принялся рассыпать Ардальон. - А не в Камергерском ли, во флигеле на задах серого дома номер пять проживала небезызвестная штучка по имени Олёна Павлыш?
– Ну и что?
– Ну и ничего. Некоторые убеждают себя: «Крови на мне нет! Нет на мне крови!» и верят в это. Разве не так?
– Ладно, - сказал Соломатин. - Во сколько следует наблюдать за сеансом твоего Альбетова?
– Будь у Оперетты в полтретьего. Чао!
«Чао! Я тебя еще допеку, - пообещал Соломатин, - кинжалом Корде и револьвером Гаврилы Принципа. Еще рад не будешь».
Обещание свое не дурачиться Ардальон в Камергерском как будто бы выполнил. Обувью во всяком случае никого не удивил и не вызвал недоуменных взглядов важных чинов, секретных агентов и вип-персон. Темные кроссовки на гофрированной подошве. И куртка на нем была разумного серо-зеленого цвета. В ограждении их с Соломатиным, естественно, ни о чем не спросили. «Э-э, да твой профессор здесь, - ткнул Ардальон в бок Соломатина, - вон-вон, рядом с Мельниковым и дылдой в шляпке с вуалью. Не желаешь подойти и поздороваться?» Соломатин не пожелал. Он был мрачен. Уже жалел, что проявил слабость и все же отправился в Камергерский. Не Ардальон хватанул губами мерзкий опарыш, а он, Соломатин, поддался на уловку Ардальона с этим его душевноведением: «На мне крови нет…» И вот теперь ему усмехнулся подполковник Игнатьев. Сегодня, стало быть, подполковника занимало отсутствие дома номер три? «Все пропажи обнаружатся…» Все ли?
Тем временем начался научный подвиг Севы Альбетова. Ардальон Полосухин весь был глаза и уши, шею порой вытягивал (боковым зрением Соломатин видел это, тощая шея Полосухина будто бы удлинялась, как трубка перископа, и изгибалась то вправо, то влево, не исключалось, что Ардальон мог взглядывать и на лицо Альбетова). Сам же Соломатин стоял в равнодушии к исследованиям ученого следопыта (посчитаем запахи следами былых происшествий). Повторял про себя: «Крови на мне нет! Нет на мне крови!», меняя интонации, будто обращался в немоте своей к разным слушателям: к себе самому, к злыдню Полосухину, к скептику с ухмылками Игнатьеву, к профессору, при виде которого приходило чувство стыда, даже к удалившему сейчас себя из суеты жизни Севе Альбетову (а вдруг тот почует запахи квартиры флигеля дома номер пять, и ему явятся видения?…), и, конечно, к убиенной Олёне Павлыш… «Нет на мне крови!» «Нет, так будет!» - загудел, застонал, рассмеялся зло Камергерский…
– Керосин! - ворвалось в сознание Соломатина.
– Что? Что? Кто это? Что? - будто проснулся Соломатин.
– Оглохли, юноша, нешто? - сказал Ардальон. Выглядел он растерянным. - Знатоком провозглашено: «Керосин!»
– Все?
– И все. Остальные выводы упрятаны в бункеры государственной тайны. Значит, о них мы проведаем. Хотя неизвестно, зачем нам они и зачем нам вообще этот отсутствующий дом. Впрочем, подождем Квашнина.
– И все?
– Что значит «и все»? А-а, понятно… Нет, про знакомую вам квартиру во флигеле ничего сказано не было. А перед «керосином» Альбетов прошептал: «Нобиль». Видимо, пообещал нам всем премию…
– Керосин… Нобиль… Нобиль… Керосин… - запрыгали соображения Соломатина. И вспыхнуло в мыслях: - А бочку он не упоминал?
– Какую бочку? - удивился Полосухин.
– Ту, что божьи коровки унесли на небо в саду старика Каморзина! - воскликнул Соломатин. - На наших с тобой глазах. За которую твой знакомый Квашнин по неизвестным мне причинам был готов платить деньги. Узнай у него о причинах.
– Квашнин у тибетских монахов. И при чем тут та бочка?
– Мы со стариком Каморзиным откопали ее в Средне-Кисловском переулке, в подвале дворника Макса. На ее боку была надпись «Бакинское керосиновое товарищество бр. Векуа». А керосин в Баку начали производить на заводах Нобиля и Манташева.
– Любой здравомыслящий человек, - сказал Полосухин, - признал бы твою гипотезу бредовой. А для меня она приемлема. И шкатулку свою ты отыскал в том же подвале?
– Какую шкатулку? - не понял Соломатин.
– Мы говорили о ней утром.
– А-а-а! - махнул рукой Соломатин и был готов объявить Ардальону о своем утреннем вранье, но дерзостно-наглая мысль остановила его. «А проверим-ка, такой ли он ясновидец и душезнатец, каким старается себя показать». Сказал:
– Ну, в том самом…
И тут же пожалел, что не объявил о вранье.
Левый глаз Ардальона изучал его. И правый глаз смотрел на Соломатина, но он был прост и словно бы благожелателен. Или хотя бы не пугал. Левый же глаз Ардальона втягивал Соломатина, как тому в мгновение показалось (померещилось?), в темно-рыжую бездну, и в бездне этой что-то шевелилось; морды неведомых Соломатину насекомых, блох ли, клещей ли энцефалитных, жуков ли из мусорных урн, клопов ли, чей запах был доступен не только Севе Альбетову, но несомненно насекомых, морды эти, ставшие огромными (или сам он уменьшился подобно бедняге Карику), оглядывали его, ощупывали, облизывали скользко-липкими усиками, перекатывали его, тормошили, вызывая чувство ужаса и брезгливости…
– В том самом подвале, - выдавил из себя Соломатин.
Не было бездн в левом зрачке Ардальона и не было в нем омерзительных морд. Светло-карий глаз, как и правый, смотрел на Соломатина с благожелательным интересом.
– Но не я отыскал, - сказал Соломатин. - А старик Каморзин. Потом мы выволокли на свет бочку. Ему, по дурости, любезную. И он, растрогавшись, преподнес мне презент. Мне вовсе не нужный.
