платье и обувь, и в одном нательном белье помещали в барак для ослабшего контингента, где он был обречен на смерть. Гораздо хуже, чем с лекарствами, дело обстояло с водой и дровами. Каждое воскресенье военнопленные на себе носили дрова из леса. Во всей зоне была только одна водопроводная колонка, которая большее время не работала. Около нее постоянно стояла очередь. Жители четвертого барака все время были без воды — босиком и в нательном белье долго не настоишь в очереди. Отсутствие воды в лагере отражалось на чистоте в бараках. Нехватка воды, отсутствие дров, не регулярное мытье в бане привело к тому, что весть лагерь военнопленных завшивел. Борьба со вшивостью и клопами не велась. Правда санитар пытался клопов морозить, но его затея оказалась безрезультатной. Военнопленным это принесло вред: они мерзли.
Илья- рябой, так звали пленные санитара, знал все виды машин, любил все специальности, но никогда в жизни не был эскулапом. Начальник лагеря знал его абсолютное невежество в медицине, но мер не принимал, так как получил инструктаж свыше, что Поляков — полезный для них человек. Только начальника лагеря умел лечить санитар: весь спирт, предназначенный для медицинских целей, шел ему.
Как же попал Илья Поляков в санитары? Когда тральщик, на котором он служил, подорвался на мине, Илья Поляков, как и десяток других моряков, уступив место раненным в шлюпке, бросился в воду. Прекрасный пловец, он около шести часов держался на воде и был подобран финнами. Избитого Полякова доставили на берег. Он с ненавистью плюнул офицеру в лицо на первом допросе. Затем его отправили в распределительный лагерь.
Изуродованное оспой лицо, хитрые глаза, блестящие с зеленоватым оттенком, низкий, покатый лоб, нос с горбинкой и сутуловатая фигура Полякова с первого взгляда не понравилась полковнику. И Поляков первый попал в число обреченных на смерть. В то время еще не расстреливали публично, а уводили в лес. Илья испугался смерти и ползал на коленях, целовал сапоги офицеру, просил через переводчика помиловать, обещая исполнять все порученное ему. Его спросили о коммунистах. Он назвал фамилию Иванова: она вспомнилась ему быстрее всех, и Поляков знал, что из тысячи пленных один Иванов всегда найдется. Двое других с ненавистью посмотрели на него и молча погибли. Так Поляков спас свою жизнь и стал изменником. Через три дня его снова вызвали на допрос и стали требовать, чтобы он указал всех коммунистов и политруков. Поляков отказаться не мог и назвал несколько фамилий. Много погибло военнопленных, не зная причины, но никто по пути Полякова не пошел. Вскоре военнопленные стали подозрительно посматривать на него, т. к. после каждого вызова рябого матроса из барака
уводили несколько пленных и расстреливали. Боясь разоблачения Полякова, полковник был вынужден отправить его в трудовой лагерь. Здесь о нем на время забыли. Поляков вздохнул облегченно. Вместе с другими пленными он ходил на помойку и приносил отбросы, варил и ел их.
Когда борьба за существование приняла резкую форму, матрос с тральщика быстро оценил обстановку и, как другие, не записался поваром (а у многих была такая мечта — сварить обед для пленных было делом немудреным), а сразу объявил себя врачом. В это время о нем вспомнили, и негодяю были доверены сотни человеческих жизней, томившихся на каторге в Янискосках.
С тех пор Поляков от всех видов болезней применял единственное лекарство — мазь от мозолей. На его совести не один зарезанный человек: он не стеснялся делать операции, практикуясь на пленных, не отвечая за смерть. Для него не составляло труда отпилить ногу выше колена или вскрыть живот; операции обычно делал ночью. Если больной умирал, санитар разводил руками и, делая невинную мину на лице, лицемерно заявлял: «- Люди истощены, слабое сердце, а, наверняка, жил бы сто лет после операции».
Повара не имели права приступить к раздаче пищи, пока Илья Иванович не снимет пробу. Пленные ожидают, когда же рябой соизволит прибыть с двумя котелками и отведать пищу.
Освобождение больным давал лишь тогда, когда приносили ему крепкого табаку или сигарет. Он не курил, а продавал финнам и пленным, пряча марки в глубокие карманы своих брюк, был предусмотрителен и заранее беспокоился о своей будущей жизни в Финляндии.
Был канун рождества. Илья вернулся в санитарную часть от начальника лагеря — носил спирт. В лазарет вошел военнопленный Громов. Поляков недружелюбно посмотрел на него, но тот не обратил внимания и, сняв шапку, низко поклонился.
— Здравия желаю, Илья-рябой! Извиняюсь, Илья Иванович, господин главный врач! — Лесть, хотя и насмешливая, понравилась санитару, и он, сделав вид, что рад гостю, произнес: — Чем могу служить? — А про себя прибавил: — Черт вас носит, покою не дают! — И с неохотою пригласил Громова сесть, а сам подумал: «Не за долгом ли пришел?»
На той неделе Илья хотел испытать счастье в картах и проиграл Громову сто марок, пообещав в скором отдать, и до сих пор не вернул. Громов сел на стул и закурил окурок сигары. Потом вытащил из кармана отрубленный палец и положил на стол перед санитаром.
— Я так и знал! — взревел Илья.
— Ты лодырь, нарочно отрубил, чтобы не ходить на работу!
— Вы ошибаетесь! — ответил Громов.
— Знаем вас … ты не первый. Скажу охраннику Лумпасу, даст тебе штук двадцать пять горяченьких да на работу выгонит! Будешь знать, как заниматься членовредительством! — Илья имел большое желание отправить Громова к Лумпасу, но побоялся, что пленный может вспомнить долг.
Осмотрев палец, он убедился, что это действительно палец от руки человека, и на клочке бумаги написал освобождение на два дня. Не спеша достал из шкафа что-то похожее на йод, взял бумажный бинт и хотел сделать перевязку больному. Но каково же было удивление санитара, когда у Громова на руках пальцы были целы и полный десяток.
— Сволочь! Смеяться пришел! — ревел не своим голосом санитар.
— К Лумпасу! … плетей ему! У-у!
Громов не смутился.
— Товарищ, главный врач Илья Иванович, — все так же насмешливо говорил Громов, зная, что санитар не решится его выгнать, — палец я подобрал на крыльце, думал, кто-то потерял, и если придет пострадавший, то нельзя ли пришить подлецу обратно: я не одобряю умышленного членовредительства!
Слово подлец и выдумка Громова понравились санитару, он весело засмеялся: — Говоришь, пришить, подлецу! Это я могу сделать! Так придется поступать впредь!
Громов вытащил из кармана пачку сигарет и покрутил перед носом санитара.
— Шведские — пять суток освобождения с постельным режимом моему больному товарищу!
Илья самодовольно посмотрел на него и, не на секунду не задумываясь, выписал освобождение. Военнопленный, не прощаясь, вышел от санитара. Через две минуты Громов рассказывал товарищам, как он ловко подшутил над Ильей.
Санитар брезгливо выбросил палец в таз и, проверив, полна ли коробка сигарет, спрятал в чемодан, довольный, прикинул в уме:- «Сто марок есть».
Пальцы рук и ног отрубали часто, стараясь хоть на время избавиться от каторжной работы. Многие занимались членовредительством, чтобы уехать на юг, а там, возможно, попасть к крестьянам на сельскохозяйственные работы. Впоследствии по требованию Ильи виновников наказывали розгами, гоняли на работу без оказания помощи, и случаи членовредительства сократились.
После ухода Громова санитар приступил к операции. У больного катаральная ангина. Он задыхался. Смерть была неизбежна. Рябой без жалости вырезал горло и хотел вставить ему трубку, чем удивить не только лагерь а и все «мудрое» финское фашистское медицинское начальство. Санитар нарочно выбрал трубку с изгибом, чтобы она все время торчала из-под воротника, и все видели бы искусство «главного врача» — Ильи Ивановича. Во время операции он случайно глянул в окно и заметил тень человека с топором. Ему почему-то сразу вспомнился финский офицер с длинными усами, перед которым он унижался, чьи сапоги, со слезами на глазах, целовал. А затем самое гнусное дело, какое может совершить человек: он дал подписку работать против родины. Илья прислонился лицом к стеклу и отчетливо различил человека взмахивающего топором. Вдруг санитару показалось, что за окном не один, а два, десять, все военнопленные, зарезанные им. Он схватился за голову. От испуга санитар лишился дара речи и только подумал: «Непременно убить хотят». Бросив трубку и больного, выскочил из санчасти и бегом к воротам, где размещалась охрана. Навстречу шел повар с дровами. Илья закричал во все горло: — Помогите! Режут!
