— Небольшие осложнения будут только здесь — Холм открыл окно. — Смотрите!
В окно была отчетливо видна дорога, узкой змейкой спускавшаяся с горы. Внизу, у реки, она расходилась на две стороны. Одна вела к немецким зенитным батареям, расположенным севернее лагеря, другая сворачивала к зоне проволочного ограждения.
На повороте возле моста прохаживался немецкий патруль
— Если хоть один немец перейдет мост, он будет трупом…
А русские уйдут в лес. В Ивало и на оловянном руднике ни одна машина немцев не пройдет. Дорога Рованиеми-Петсамо будет контролироваться нами! Части Советской армии быстро приближаются к Никелевому заводу, навстречу которым пойдут военнопленные Петсамо-Никелевого рудника.
Сердце следователя дрогнуло, он не сказал больше ни одного слова, а на следующий день немецкое командование знало о намерениях финского офицера, с которым оно в течение длительного времени не могло найти общего языка, но и следователь не получил ни одной винтовки для организации тайного склада — цели его поездки на север.
В четырнадцать часов прибыла немецкая автоколонна, сопровождаемая множеством полевой полиции на мотоциклах. На каждую машину посадили по двадцать русских и по два финских солдата, и колонна тронулась. Останавливается возле каждого шлагбаума, каждый раз немецкий офицер звонит по телефону неизвестно кому. Машины движутся; никто не знает маршрута движения. Финны подозрительно переглядываются. На следующей остановке пришел переводчик и сообщил русским и охране, что если на повороте немцы свернут не в направлении Ивало, а к Петсамо, то всем прыгать с машин и разбегаться по лесу. На охрану возлагается борьба с полицией и сопровождение пленных до штаба.
По мере приближения к повороту все устремили взоры вперед, куда свернет передняя машина. Все облегченно вздохнули: передняя машина проскочила поворот… На повороте валялась разбитая машина, возле которой лежал труп шофера. Это был Порвари. Ему не удалось покинуть родину: смерть настигла его в тот момент, когда он свернул не туда, куда нужно было.
Прибыли в Ивало. Для русских был приготовлен ужин. Встречали скрепя сердце, но как гостей. Опять все тот же телефонный разговор. Вот и Рованиеми, откуда повезут военнопленных в вагонах, наверное, прямо на родину.
Что заставило немцев вывезти военнопленных из Петсамо-Никелевого завода? Никто из русских не знал. Строили догадки и предположения. От Петсамо до Рованиеми двигались по шоссе в одиночку и целыми семьями финны. Они стремились скорее добраться до станции, а там по железной дороге — вглубь страны. Все они были нагружены домашним имуществом, кто нес его на спине, кто катил тележку перед собою. Они стремились уйти от приближающегося фронта. Наступила очередь испытать ужасы войны и для них. В Рованиеми их ожидало горькое разочарование: на станции не было ни одного эшелона для них. Единственный, из которого выгружались немцы, предназначался для военнопленных. Открытые площадки вагонов зашивали досками, чтобы можно было укрыться от дождя и ветра. От работы военнопленных зависело отправление эшелона, поэтому никто не подгонял, работали на совесть.
Как только немцы освобождали площадку, русские дружно нагружали ее кухнями, продуктами и все другим. Никто из русских не обращал внимание на немцев. Им было не до них, но как только военнопленные проходили мимо них, они отворачивались; только один не мог скрыть зависти. Может быть, он тоже вспомнил о родине? Откуда-то подвернулся дед, знакомый Леониду по Янискоски, и без всякого приглашения начал помогать русским подвозить доски, инструмент и галеты. Ему, по-видимому, надоело сидеть без дела, и он потерял надежду выехать из Рованиеми со своей кормилицей — лошадью.
Он сильно изменился, постарел и не мог признать Леонида. Вспомнил только тогда, когда Леонид вытащил из своего кармана фотокарточку, подаренную ему в Янискосках при совместной работе на лесопилке. От неожиданной встреча он расплакался, и Леониду с трудом удалось его успокоить. В это время подошел немец, все время внимательно наблюдавший за русскими, и спросил по-русски: — Вы куда уезжаете?
— У нас есть родина! — ответил Леонид.
На глазах у власовца выступили слезы. Леорнид презрительно посмотрел на него и отвернулся. На власовца закричали пленные: — Уйди, бездомная собака, для тебя не будет на жалости, ни сострадания. Вы продали родину и дорога в жизнь для вас закрыта!
Тогда власовец обратился к деду за помощью. Они не могли завести легковую машину. Им необходимо было ее отвезти до гаража.
Дед слушал его внимательно, покачал отрицательно головой и попросил позвать переводчика.
— Я вас не приглашал на финскую землю! Вы изменили родине! Служили немцам, просите помощи у них, а я помогать вам не собираюсь!
Дед старческой рукой вынул финку, поцеловал в последний раз лошадь, вонзил нож ей прямо в сердце и горько заплакал. Ему было жалко ее, но он предпочел за лучшее убить лошадь собственной рукой, чем помогать тем, кого он ненавидел, кто был причиной смерти его сыновей.
Назавтра, ровно в двенадцать часов, военнопленные покинули Рованиеми. Через два часа прекратилось сообщение по железной дороге и началась война между двумя бывшими союзниками. Эшелон с военнопленными движется к родине. Охрана только для вида. На каждой станции русские выскакивают из вагонов, заходят в буфеты, прогуливаются по перрону.
Поезд замедлил ход, многие соскочили и бегут к станции. На пути к ней стоит состав, груженный песком и в клейменной одежде люди, как военнопленные, под охраной разгружают песок.
— Неужели до сих пор пленные продолжают работы? — спрашивают друг у друга военнопленные и показывают на эшелон.
— Пойдемте, разгоним охрану! — предлагали другие. Русские гурьбой двинулись к составу.
— Бросай работать хлопцы! Надо спешить на родину!
Им отвечают на финском языке и показывают пальцами в рот, просят хлеб и табак.
— Что за чертовщина! — раздаются голоса.
— Осужденные финны, — догадываются многие, и ропот недовольства гудит среди русских.
Вскоре военнопленные перемешались с осужденными и завязалась беседа. Их угощают табаком, сигаретами, началась дележка хлеба, принесли каши. Охрана перед многочисленной толпой пасует.
Леонид, как другие, не мог спрыгивать на ходу, рана давала себя знать, и большее время он просиживал у окна. При виде братания военнопленных с финнами он не выдержал и в первый раз решился выйти из вагона. Финн, стоявший на площадке, спрыгнул и побежал к нему с возгласами: — Матрос!
В оборванном, заросшем колючей бородой, худом, как скелет человека, Леонид с трудом узнал красивого Арву. Они обнялись. Их окружила многочисленная толпа любопытных. Многие петсамовцы узнали Арву и рассказали историю его жизни другим. Остальные заключенные с вниманием смотрят на окружающую их собрата толпу. Кто-то предложил взять его в Советский Союз. Возможно, другие заключенные, на которых меньше обращали внимания, осуждены за аналогичный с Арвой проступок, но их не знают.
Леонид перевел ему предложение русских — ехать с ними.
— За предложение спасибо! Но я тоже люблю свою родину, как и вы, и останусь здесь, чтобы бороться с несправедливостью и злом, — ответил Арва.
— Правильно, Арва! — воскликнул Леонид и дружески пожал ему руку.
Когда расставались, заключенным отдали все продукты, имеющиеся в эшелоне.
Поезд набирает скорость. Военнопленные выглядывают из вагонов, заключенные машут фуражками. Арва стоит на площадке. Из глаз его от радости катятся слезы.
35. На родине.
Напрасно военнопленные ожидали скорого возвращения на родину. Финны постеснялись отправить военнопленных в таком виде, какой они имели в момент окончания войны.
На станции «Север» военнопленных высадили на поправку. Увеличили питание; многие ходили работать к крестьянам, набирались сил. Рядом с лагерем расположено имение барона, который нуждался в
