— Так надоел дождь! — сказала Зойка.
Он гладил ее шершавую, грубоватую руку, полированные, пахнущие лаком ногти. Зойка о чем-то говорила, он ей отвечал, даже шутил и смеялся и говорил что-то... Зойка положила голову на его плечо, и он гладил ее густые, пушистые волосы, целовал ее.
— И чего вы верите Николаю! — сказала вдруг она.
«При чем тут Николай? Зачем она о Николае?» — подумал на мгновение Букварь. Он хотел ответить ей, но его уже целовали Зойкины губы.
Пальцы его ощутили маленькие кругляки пуговиц. «А у Буратино на белой кофте красные пуговицы, — неожиданно подумал Букварь. — При чем тут?..» И вдруг пришла другая мысль: «Только бы об этом не узнала Ольга!»
Пальцы Букваря перестали шевелиться. Он сидел и боялся, что Зойка начнет сейчас задавать вопросы. Но она молчала.
Он начал уверять себя, что она ему нравится, что он давно думал о ней. Но тут же подумал вдруг: «А ты сможешь сказать ей о любви?»
А зачем об этом говорить? Фальши не нужно. Ею движет просто физиология. И им тоже. Там, на берегу, он струсил и сейчас струсит? Нет. Нечего обманывать себя обещаниями красивого и туманного будущего, нечего ущемлять себя... Очкарик Малахов... «Все так просто»... И вдруг Букварь резко, рывком поднялся с шуршащей стружки.
— Ты чего?
— Мне надо идти, — сказал Букварь, — я опоздаю... На машину
Дверь дернулась. Наверное, нарочно. Впустила полосу света. Полоса, покачиваясь, выхватила из полумрака Зойку и его, Букваря, застывшего в двух шагах от нее.
— Ты чего? Ты куда? Что с тобой?
Зойка ничего не понимала. Лицо ее становилось удивленным и обиженным. Сейчас ей не надо было врать. Надо было сказать правду. И он сказал. Глухо:
— Я не могу так. Так нельзя.
Он пошел, наступая на стружку, на гнутые тонкие трубы и полосу света. Его догнал Зойкин смех. Она сначала смеялась тихо, а потом стала хохотать. И слова, злые, как нож, били в спину:
— Мальчик!.. Опоздаешь в ясли!.. Думаешь, ты мне очень нужен? Да? Думаешь, я в тебя влюбилась?.. Да?
И вдруг Букварь подумал, что вся эта прогулка с Зойкой подстроена, вспомнил, как тогда, на Канзыбе, Кешка обещал ему устроить «что-нибудь такое»... И он тут же уверил себя, что все, по-видимому, так и есть. Обида захлестнула его, и он чувствовал, что способен сейчас на самый безрассудный и нелепый поступок.
Он обернулся и неуклюже пошел на Зойку Наплывало ее лицо, освещенное лучом фонаря, резкое, со сморщенным носом и смеющимся ртом.
— Мальчишка! — хохотала Зойка.
Букварь сжал зубы, шагнул вперед и ударил Зойку по щеке. Вышел в дождь, в мокрую ночь, хлопнул дверью.
И не видел, как Зойка опустилась на стружку, закрыла лицо руками и заревела девчонкой.
11
Дождь покапал еще день, и ему надоело. Утром в воскресенье небо было серым, но дождь уже не лил. Шарик прыгал по сухому столу, и Кешка снова проигрывал Виталию.
Кешка перестал смеяться над Букварем. Он потешил публику и успокоился.
Бульдозер сидел на пне, держал двустволку, готовя ее к охоте, и похохатывал, качая от удовольствия головой и показывая на Букваря пальцем. Если бы Николай не остановил его, он бы разошелся. Хорошо, что рядом был Николай.
Но из шуток Бульдозера и Кешки Букварь понял, что они ничего не знают о его прогулке с Зойкой и, значит, ничего не было подстроено. Он все время думал о пощечине, и ему было стыдно, и он все больше и больше становился сам себе противен. «Это тебе надо было влепить пощечину. Это тебе...»
Букварь шел по берегу Канзыбы, и монотонный заученный наизусть шум реки его не успокаивал. Он уселся в камнях над рекой и обхватил колени руками.
На душе было мерзко, как во рту после Кешкиного спирта. Чувство унижения, испытанное им у стены общежития, не проходило. Все-таки надо было дать Бульдозеру в морду там, на танцах, когда он сказал такое о Зойке. Даже если он сказал правду И сейчас нельзя было молчать, надо было ответить Бульдозеру и Кешке. Сейчас он пойдет к палатке и...
— Слушай, Букварь, я собрался слазить на столб. Хочешь, я возьму тебя с собой?
Николай положил ему руку на плечо. Нашел его в камнях и положил ему руку на плечо.
— Я же не умею лазить по скалам, — смутился Букварь.
— Ничего, — сказал Николай, — главное, чтоб у тебя были кеды.
— У меня есть кеды, — заспешил Букварь.
В палатке Николай натянул старый черный свитер с красными суконными тузами заплат на локтях. Брюки надел спортивные, тоже старые, протертые. И на брюках сзади и на коленях краснели суконные тузы.
— Черви-козыри? — спросил Букварь.
— Не спеши. Ты еще пожалеешь, что не расшит хотя бы пиками. Надень какое-нибудь тряпье. Попроси у Кешки.
Букварь промолчал. И Николай не говорил больше про Кешку.
— Держи, — сказал Николай. — Проверь.
Тугой, тяжелый красный моток прыгнул в руки Букваря. Кумачовая лента сукна, разматываясь, падала на пол. Лента была широкая, прочная, как лента транспортера.
— Ничего веревочка! — оценил Букварь.
— Двадцать метров. Это кушак. Без него нельзя. Пошли, — сказал Николай.
Кешка спросил их в спину:
— На столб собрались?
— Туда.
— Ну-ну! Хитрый столб. Я назвал его «Тарелкой». Ну и черт с тобой! Если бы ты даже назвал его чашкой! Или подстаканником! Очень это всех интересует!
Значит, Николай взял его, чтобы успокоить? А получится? Канзыба вот не успокоила...
Шли берегом Канзыбы, а потом вдоль ручья, сдававшего Канзыбе свою воду. Столб сидел в тайге, как белый гриб в листьях, крепкий, светло-коричневый. Гриб-переросток, метров сто пятьдесят в высоту.
— Ну и при чем тут тарелка? — сказал Николай. Тарелка была совсем ни при чем. Вообще надо было постоять, посмотреть и подумать, прежде чем сравнивать этот столб с чем-нибудь. Вот красноярским столбам повезло. У коричневых скал на Енисее прямо портретное сходство со всякими стариками, бабками, внучками, зверями, крепостными воротами и птичьими перьями. А эта ни на что не похожа. Стоит себе. Скала и скала.
— Здесь можно тренироваться, — сказал Николай. Вокруг скалы всюду торчали камни, малые и большие.
— Вот на этом маленьком слоненке...
Камень был похож на спящего слона, упрятавшего коричневый хобот в уставшие ноги. Голова у слона была лобастая, с каменными прижатыми ушами. По широкой слоновьей спине, метров восемь длиной, можно было бы кататься на санках.
Николай бросил в траву кумачовый моток кушака и быстро взобрался слону на спину. Слон даже не пошевелил ушами. Букварь уверенно подошел, к камню. И свалился в траву. Подтянулся снова на руках и повис, болтая ногами. Николай спустился быстро, подал ему руку. Букварь влез на камень, хотел подняться
