переступавшая с ноги на ногу.
Букварь не мог понять, что так внимательно рассматривают у стены, у своих ног, эти семеро, он подошел к ним сзади и через их головы увидел внизу двух людей в одинаковых кремовых рубашках, сидевших, прямо на земле и подпиравших спинами серые доски.
Люди эти были слепые.
Они походили друг на друга своими рябыми, мучнистыми лицами и неподвижными глазами. На коленях их лежали толстые книги, открытые на середине. Страницы этих книг, выцветшие и желтые, были истыканы точечным шрифтом. Прыгающие точки, необычные размеры книг и древний, истлевший вид делали их таинственными и колдовскими, прячущими в своих желтых страницах описания судеб людей, всего, что было и что будет. По точкам, по желтым пупырышкам ползали пухлые пальцы, ползали медленно, словно совершали только им доступное таинство. Рука сидевшего справа была волосатой, и на пальцах ее кустились волосы. Тикали на запястье огромные старинные часы, похожие на будильник.
Букварь понимал, что к калекам надо быть снисходительным, и все же он ощутил неприязненное чувство к этим слепым. И он перевел глаза на семерых.
Он увидел, как одна из старушек, быстро наклонившись, сунула слепому рублевую бумажку и как толстые волосатые пальцы медленно, с артистичной величавостью положили ее под книгу судеб. Рябое лицо кивнуло и замерло в ожидании новых вопросов и сомнений. Люди молчали, потому что боялись открывать свои секреты в присутствии других. Девушка в белом платочке, веснушчатая, с толстыми, будто вздутыми губами, покраснела, нервно оглядываясь по сторонам, с трудом вышептала наконец пересохшие слова:
— Насчет жениха я... будет или нет? И какой... насчет жениха я...
Рябое лицо кивнуло понимающе, волосатые пальцы поплыли степенно, замерли на секунду в воздухе, словно не решались перейти какую-то таинственную черту, а потом перевернули несколько истлевших страниц и поползли по желтым точкам. В груди слепого захрипело и вырвалось сиплое:
— Жених будет... Двадцать три года... Шатен... Родинка на правой щеке... Человек несколько эгоистичный, не считающийся порой с мнением коллектива, но честный и спортсмен...
— Да, да, да! — с готовностью закивала девушка в белом платке. Она стояла дрожа, все еще красная, все еще, видимо, взволнованная тем, что смогла принести сюда мучивший ее вопрос, выплеснуть его наружу, забывшая обо всем, кроме этого, и не понимавшая сиплых ответов.
И старушки закивали с каким-то торжеством и радостью на лицах, словно это им пророчили жениха.
— А потом он поступит в техникум... В абаканский химический...
— Да, да! — задергался белый платок.
— Нет такого техникума! — сказал Букварь.
Стало вдруг тихо, семеро обернулись в его сторону, и мутные, неподвижные глаза словно смотрели на него с укором и сожалением. «Есть такой!» — истерично закричала вдруг девушка, загалдели старухи, парень без руки, с лицом фанатика, двинулся к Букварю. Букварь не выдержал, сплюнул и, повернувшись, зашагал мимо серых стен. Последнее, что успели схватить его глаза, была толстая волосатая рука и допотопный будильник, прикрученный к ней.
Букварь шагал по базару
Базар походил на город. В нем были площади, улицы, переулочки и тупики. Площади Цветов, Редисочные проспекты и узкие переулки Уцененных товаров.
Справа тянулись длинные ряды, выкрашенные в голубое и зеленое и крытые толем. А слева теснились деревянные домики в один и два этажа, лихо исполосованные рекламой.
Букварь шагал медленно. Мимо глаз его проплывали метроворостые слова «...увековечить вашу улыбку...», длинный дощатый стенд с десятками фотографий. Подретушированный красавец с коричневыми усами подмигнул Букварю, заулыбались завитые абаканские «звезды», помахали руками выпускники механизаторских курсов, застывшие под воронежским экскаватором.
Потом на стене рядом запестрели листки объявлений, сообщая Букварю самые разнообразные вещи: «Продаем мебель по причине отъезда...», «Требуются слесари...», «Требуются...», «Если хотите отличное молоко, приходите на улицу...», «...Ищем хорошую собаку из интеллигентной семьи...»
За углом Букваря поманил парень с винтовкой в руке, вырезанный из фанеры и поставленный на колено на крыше фанерного домика. «Тир!» — закричали рыжие буквы, «Тир!» — затрещали выстрелы в фанерном домике, и железные утки, зайцы и тигры начали раскачиваться на толстых гвоздях.
Вывески звали, торопили, предлагали Букварю починить ручные часы, зарядить сифон, отремонтировать пылесос, пишущую машинку, электрический утюг и арифмометры всех систем.
Из витрин и открытых дверей смотрели на Букваря патефоны, репродукторы, дорожные приборы, тюбики мятной зубной пасты, банки с гуталином, книги и железные скобяные изделия.
У Букваря разбегались глаза, и он с трудом сдерживал себя, напоминал себе, что у него есть цель.
Он обошел лоток с уцененными товарами и попал в тихий тупик. На сухой земле здесь кустились ножки ирисов, и на длинных стеблях покачивались лиловато-синие цветы. Металлические сетки кроватей прижимались к деревянным стенам, и рядом с ними грудились старомодные венские стулья. За сетками и стульями сидел розовый старичок и аккуратно вгонял в кожаные и резиновые подошвы деревянные гвозди.
У старика были розовые губы, розовые руки, розовое лицо и розовая лысина. Только на висках, на бровях и на верхней губе торчал белый пух. Такими стариками в представлении Букваря были сказочные волшебники. Ему показалось, что это на самом деле добрый волшебник, что он специально уселся здесь, в тупике, за сетками и стульями, и что он-то уж знает, как найти соленый арбуз.
— Извините, пожалуйста, — начал Букварь, с той почтительностью в голосе, с которой необходимо было обращаться к добрым волшебникам. — Вы не скажете, где можно купить соленый арбуз?
— Шоленый арбуз? — удивились белые брови. — Шоленый арбуз? — удивились гвозди, зажатые розовыми губами.
— Соленый арбуз... — растерялся Букварь.
— Видите ли, юноша, — сказал старичок, вынув изо рта гвозди, — климатические условия нашего края позволяют выращивать арбузы и даже дыни. Но, видите ли, в июле поспевать им рано, юноша.
— Ну да, конечно, — согласился Букварь. — В июле...
— Но вы можете починить свои туфли.
— Спасибо. Извините, пожалуйста, я уж пойду.
— Как хотите, юноша. И все же не отчаивайтесь. Загляните в овощные ряды...
Букварь вышел из тупичка на базарную улицу с парикмахерской и пельменной, шагал совсем не расстроенный словами розового старика, даже веселый, уверенный в том, что он все-таки отыщет соленый арбуз.
Перед ним шумел, двигался, цвел воскресный базар, залитый солнцем и музыкой, бьющей из репродукторов. Букварь знал, где находятся ряды с соленьями, но он не спешил к ним, тянул время, смаковал все, что видел и слышал сейчас на абаканском базаре.
Он смотрел на пеструю, бурлящую жизнь базара, на яркие плоды енисейской земли и рук человеческих, на солнце, залившее пыльные площади и улицы, и снова, как в кабине машины с красными флажками, испытывал безудержную радость, от которой хотелось смеяться и петь.
Он двинулся в сторону овощных рядов, словно решился на что-то важное, шагал, глазея по сторонам, и шаги его подбадривала песня. Репродукторы передавали ее эстафетой друг другу.
Букварь задрал голову и прочел на фанерной дощечке: «Место для торговли солениной разной». Он обрадовался: к рядам прибили строчку из стихотворения. На голубых досках стояли зеленые эмалированные ведра и толстобокие, приземистые кадки. В ведрах плавали соленые огурцы, тоненькие и пузатые, соленые помидоры и голубые грузди, похожие на уши слонов. В кадках мокла квашеная капуста, белая и красная. Букварь увидел и красные помидоры, маринованные особым способом, и другую «соленину». Он с хрустом сжевал соленый огурец и съел моченое яблоко. Он несколько раз обошел ряды и остановился в нерешительности: солеными арбузами никто не торговал.
— Соленый арбуз? — покачала головой женщина, продававшая капусту — Откуда же они сейчас!
— Соленый арбуз? — отвлекся от своих помидоров худой старик. — Нет, не сезон... Нет их...
