— Соленый? — Девчонка глянула из-за кадки с голубыми груздями. — Где же его?.. Если только в Суши?..
— В Суши? — затараторила капуста. — Ну да! Ну конечно! Почему же в Суши, если нигде нет?
— В Суши они всегда держатся, — заявили грузди. — Или в Сорокине...
— Да, если съездить в Сушу... — задумались помидоры.
Капуста затараторила быстрее и громче, в разговор включились еще одни помидоры, моченые яблоки, красная капуста и огурцы с соседнего прилавка. Потом зашумели все ряды, загалдели, заспорили, выясняя, где же все-таки можно достать соленый арбуз, если он так нужен человеку. Букварь слушал шумный разговор, моргал озабоченно, не сразу догадался, что это за Сушь, о которой зашла речь. А потом понял, крикнул рядам: «Спасибо!» — и рванулся на автостанцию.
41
Сначала нужно было доехать до Минусинска. Из Минусинска автобусы шли в Сушь.
Букварь вскочил в переполненный автобус. Автобус загудел, загромыхал, рывком утрамбовал пассажиров и двинулся в Минусинск.
Автобус был маленький, Курганского завода, и Букварю пришлось стоять, согнув шею. Руки воткнулись в голубой потолок, в спину тыкались другие спины, локти и чемоданы.
«Здесь часто, — вспомнил Букварь, — вместо «ш» произносят «с». Вот и получилась Сушь вместо Шуши. Вот и получилась Сушь вместо Шушенского».
Букварь вертел головой, но, кроме неба, ничего так и не увидел. Автобус тащился долго, грел свои поцарапанные бока у паромов и часа через полтора остановился на минусинской площади.
Букварь выскочил из автобуса, вытер пот со лба, бросился к расписанию и узнал, что следующий автобус в Шушенское пойдет через три часа.
Букварь почесал нос и стал соображать. До Шушенского было километров шестьдесят. Шестьдесят туда, шестьдесят обратно и еще сто километров от Минусинска до Курагина. Черт с ним, даже если сегодня он не успеет вернуться домой. Все равно стоило ждать автобуса, пусть даже десять часов.
Букварь зашел в чайную, съел борщ, глазунью и беляши и выпил кружку пива. Он побродил по городу, прошел мимо здания Мартьяновского музея, получившего еще в начале века медали на всемирных выставках, вышел к Минусинской протоке и вернулся на автостанцию. Город был зеленый, старый и тихий, с красными плитами тротуаров, с двухэтажными каменными домами давно пропавших купцов, в тополином пуху, как в снегу, без единого башенного крана. «Ничего, вот мы построим дорогу...»
Переулок у автостанции был забит людьми. Букварь услышал «Шушенское» где-то в конце переулка и увидел грузовую машину. В кузов ее, подсаживая друг друга, карабкались мальчишки и девчонки в белых рубашках, с красными галстуками. Букварь подбежал к машине и спросил:
— Можно с вами?
— Валяй, дядя!
Машина долго карабкалась по сопкам, и с сопки у речки Ои Букварь увидел голубые вершины саянских белков, букет енисейских проток, зеленые острова, заросшие черемухой, и в зелени длинные улицы села, ставшего районным центром.
— Шушенское! Вон, вон Шушенское!
Головы завертелись, шеи стали вытягиваться, начали действовать указательные пальцы. Пальцам хватило работы до тех пор, пока машина не пролетела через зеленые, застроенные свежими домами улицы и не остановилась в пыли у автостанции.
Букварь крикнул ребятам: «Счастливо!» — спрыгнул с машины, увидел через дорогу на темно-синей арке слова «Колхозный рынок» и зашагал, окуная ноги в пыль.
Рынок был уже пустынный, тихий, уставший после воскресной работы, и все же Букварь очень быстро узнал, что никаких соленых арбузов на прилавках нет и утром их тоже не было. «Разве ж в июле... Если только кто-нибудь держит в погребе...»
Букварь постоял с минуту на рыночной площади, засоренной семечной шелухой, обрывками капустных листьев, конфетными бумажками, и решительно направился к выходу. Он прошел под аркой, прошел мимо домика автостанции, шел, поглядывая на стрелки указателей, добросовестно выполнял советы этих стрелок и оказался у крепкой избы с мраморной доской на серо-коричневой стене.
Букварь толкнул массивную зеленую калитку. Калитка не поддалась, и он, подняв глаза, увидел на заборе аккуратную табличку, сообщавшую, что после пяти часов ломиться в эту калитку нечего.
«Ага, — подумал Букварь. — Очень удачно съездили».
И все же он дошел до здания с колоннами, уверенный, что там ему окажут помощь. Но дверь в райком была заперта, и Букварь вспомнил, что сегодня воскресенье.
Он поплелся, расстроенный, выдохшийся, на автостанцию, и вдруг слова «Почта, телеграф, телефон» дошли до его сознания. Букварь свернул влево, убыстряя шаг, вошел в распахнутую дверь телеграфа и отыскал окно телефонисток.
— Мне нужно поговорить с секретарем райкома партии, — сказал Букварь. — Очень нужно...
Телефонистка даже не взглянула на него.
— Я с Абакан — Тайшета, — со значительностью добавил Букварь, будто слова эти были волшебным паролем.
Телефонистка, так и не поглядев на него, протянула ему трубку. Сказала бесстрастно, в тысячный раз: «Соединяю». В трубке затрещало, и Букварь услышал: «Дементьев у телефона».
— Товарищ Дементьев, — заспешил Букварь, — извините, пожалуйста, что я вас беспокою в воскресный день. Просто я не знал, к кому обратиться. Я Колокшин Андрей, с Абакан — Тайшета. Музей уже закрыт. Я опоздал на пятнадцать минут...
Трубка молчала, и Букварь закончил уныло:
— С Абакан — Тайшета я...
— Хорошо, — сказал Дементьев. — Я постараюсь уговорить Марью Григорьевну. Вы идите к музею...
У серо-коричневой избы с мраморной доской под тополями и акациями шумели, суетились туристы с фотоаппаратами. Их было много, и Букварю снова стало стыдно и неловко оттого, что он пристал к людям в воскресный день со своей пустяковой просьбой.
— Скажите, не вы с Абакан — Тайшета?
Букварь обернулся. Рядом стояла пожилая женщина с указкой в руке. Женщина была высокая, ростом почти с Букваря, и очень худая. Отглаженный белый воротничок окаймлял сверху зеленое платье. Лицо у женщины было жесткое, почти мужское, и очень походило на лицо преподавательницы истории из школы, в которой учился Букварь.
— Я, — сказал Букварь. — Андрей Колокшин я, с Абакан — Тайшета...
Он протянул ей руку, и она пожала ее сильно, по-мужски.
— Марья Григорьевна, — сказала женщина.
Она повернулась и быстро пошла вдоль забора, толкнула тяжелую калитку и, не оборачиваясь, не дожидаясь Букваря, зеленая, прямая, как доска забора, направилась к крыльцу серо-коричневой избы. Весь вид ее, решительный и строгий, выражение лица ее, жесткое и бесстрастное, говорили Букварю: «Я сегодня рассказывала сотням таких, как вы. Я могла бы сейчас отдыхать. Но раз уж меня уговорили... Вернее, если уж мне велели, я буду рассказывать еще раз. И мне совершенно безразлично, существуете вы или нет, ходите за мной или нет, слушаете меня или нет».
Букварь шел за ней, робкий, притихший, словно его вели в учительскую за курение на уроке, застегивал на всякий случай пуговицы рубашки. Он видел перед собой длинную, худую спину и четкий острый профиль Марьи Григорьевны и почему-то старался смотреть на указку.
— ...был сослан на три года в Восточную Сибирь. — Указка остановилась, отыскав на стене знакомую фотографию. — После медицинского осмотра, при котором у Владимира Ильича обнаружилось заболевание легких, ему было назначено местом ссылки глухое село Шушенское, лежавшее более чем в шестистах
