тонкой брони, пробиваемой любым, даже мелким, снарядом и из бронебойного ружья. Быстро выкопал маленький ровик в легкой песчаной почве, чтобы при обстреле было куда втиснуться (длина меньше двух метров, ширина около полуметра, а глубина на 3–4 штыка лопаты, т. е. чуть больше полуметра). Закончив копать и проверив связь, я поговорил с танкистами. Москвичей не оказалось, но они рассказали о себе и, в частности, пояснили мне, как уберегаются от противника: наступают только с пехотой, которая их прикрывает от бронебойщиков, при артобстреле непрерывно маневрируют, используют юркость машины и любые складки местности. Однако все равно говорят, что дрянь машина, потери велики, но вот-вот обещают пересадить на «тридцатьчетверки», скорее бы.
Наутро, после традиционной небольшой артподготовки, завязался короткий бой, но обстрела моей позиции почти не было. Повезло. Лупили в основном по первым траншеям, по наступающей пехоте. Досталось и нашим разведчикам, что на НП и продвигались с пехотой. Но потерь в нашем взводе управления, к счастью, не было благодаря нашему комвзвода лейтенанту Комарову, учителю математики до войны. Комаров всегда выполнял приказ по-своему, берег солдат, знал, когда надо, когда не надо лезть под обстрел, когда можно повременить или даже не выполнить приказ, если он глуп или невыполним. Здесь он хорошо разбирался. Недаром он воевал с самого начала!
Вот один характерный эпизод, рассказанный мне разведчиком или связистом (сейчас уже не помню), сопровождавшим Комарова. Комаров с разведчиком и связистом в боевых порядках роты, которую мы поддерживаем. Расположились в ровике. После артподготовки пехота вышла из траншей и пошла броском на немецкие позиции. Но не тут-то было! Немецкая минометная батарея, которую не удалось подавить (ее, очевидно, не выявили), открыла бешеный огонь по наступавшим, и пехота залегла. Кругом рвались мины, но связь еще не была нарушена. Раздался зуммер телефона, и связист передал трубку Комарову. Комбат или комдив, находившиеся сзади с командованием пехоты, приказали немедленно послать разведчика в пехоту и узнать, почему она залегла. У пехотинцев порвалась связь, и они просили уточнить обстановку через наших. Комаров помрачнел, сказал «есть» или «понял», повесил трубку, грубо выругался и произнес, что эти юные сопляки и недоучки (все командиры были значительно моложе) не ведают, что творят, на верную смерть посылают, причем бессмысленно… Обойдутся! Кончится обстрел, тогда и пошлет или сам пойдет. Телефон не включать!.. Только по окончании (или ослаблении) налетов он послал разведчика (или сам сползал) и сообщил о результатах. На замечания (скорее ругань) начальства твердил, что не было возможности или долго искал из-за обстрела… Как правило, спешка была не нужна (при налете никто не двигался) и все обходилось благополучно. Все мы, солдаты и сержанты, верили в его опыт, в его умение понять, когда надо или не надо рисковать, и безоговорочно и точно выполняли команды, которые он отдавал. Больше никто из офицеров не пользовался таким доверием. А офицеры, особенно старшие, недолюбливали его, говорили, что уж очень медленно исполняет команды, а иногда не исполняет или не так исполняет. Но «выполнимые» задания он никогда не игнорировал. При нем редко убивало или ранило солдат, а бессмысленно — никогда! Недаром он — учитель математики, много повидавший!.. Впоследствии я не раз убеждался в мудрости Комарова. Хотя он был любитель хорошо клюкнуть на досуге, что уже в мирной жизни его погубило.
В этот раз наступление прошло успешно и мы никого не потеряли.
А вот другой, противоположный случай. Как-то заняли позицию на краю хлебного поля. Немцы здорово огрызаются. Наступление застопорилось. Мы срочно с ходу роем ровики, так как обстрел усиливается, кругом рвутся мины, горит пшеница, а ямка, пусть неглубокая, — гарантия от осколков и от огня. Страшно только прямое попадание, но оно, даже при сильном обстреле, маловероятно. В воздухе появилась «рама» — немецкий разведчик. Жди бомбежки, и она не задержалась. В воздухе появились «мессеры» и начали утюжить нас из пулеметов и бросать «чемоданы» — контейнеры с мелкими противопехотными бомбами «лягушками», высыпавшими из контейнеров (десятки бомбочек в каждом контейнере). Все попрятались по щелям. «Ложись на меня!» — приказал комдив Козиев своим разведчикам, прыгнув в глубокий ровик на НП. Он считал свою жизнь более ценной — нельзя потерять командира целого дивизиона, кто будет обеспечивать возложенные на него задачи! Остальные — 2-й сорт. Правда, я думал и считаю так сейчас, что тут был элемент страха, который испытывали, конечно, все, даже орденоносные командиры, а он имел уже 2 или 3 высших по статусу ордена Красного Знамени, что было большой редкостью. Его не любили за проявление невнимательности и даже неоправданной жестокости к своим бойцам, но боялись. Этот случай подтвердил в моих глазах оправданность отрицательного отношения к Козиеву со стороны большинства солдат, сержантов и части офицеров.
Вернусь к нашей атаке. Несмотря на сопротивление, немцев быстро подавили, и они вновь побежали прочь с одной мыслью: быстрее бы оторваться от русских и закрепиться на естественном рубеже — полноводной Висле. Это понимали и наши командиры от генералов до лейтенантов, и сами солдатики. Поэтому старались висеть на хвосте противника. Если противник оторвется и успеет закрепиться на Висле, то ох сколько крови будет стоить захват плацдарма по ту сторону реки!
Мы двигались все дальше и дальше в глубь Польши, приближаясь к Висле, ведя короткие бои с арьергардом отступающих войск, и, наконец, остановились на ночевку на окраине села в десятке километров от Вислы. Наш взвод разместился в просторном сарае — хорошем сеновале, приятно пахнущем свежим сеном. Сообщили, что завтра утром будет рывок к переправе на только что захваченный плацдарм под городом Магнушевым, что южнее Варшавы (впоследствии Магнушевский плацдарм). Предстоит нелегкая операция по переправе и поддержке пехоты на том берегу. Впереди последняя спокойная ночь, а завтра неизвестность…
Настало ясное июльское утро. После короткой ночевки на сеновале мы быстро погрузились на свои «Студебекеры» и вскоре подъехали в лесочек у Вислы. Стало ясно: нас переправляют на только что занятый немногочисленными передовыми частями плацдарм! Все напряглись, понимали, что немцы постараются не допустить переправы основных частей, а тех, кто на плацдарме, попытаются сбросить в воду. Предстоит нешуточное действо. Машины и орудия загнали под деревья, замаскировали и стали ждать команду на переправу.
Собственно, ждать не пришлось. Только соскочили с машин и начали маскировку, как услышали стук наших зениток, расположенных где-то впереди, у переправы, услышали и увидели в небе воздушный бой наших истребителей с «мессерами» противника. Вскоре раздался знакомый свист и грохот бомбовых взрывов, один, другой, третий… Бомбили впереди, за лесом, там, где понтонная переправа. По звуку, около одного-полутора километров. Не успела кончиться одна бомбежка, как началась вторая, третья и далее с небольшими перерывами, то ближе, то дальше. Пока что переправу бомбили одиночно прорывавшиеся «мессершмитты». Бывалые старослужащие говорили, что теперь жди бомбардировщиков, они накроют и переправу, и окрестности, лишь бы не допустить на плацдарм подкреплений. Но у нас сейчас господство в воздухе, думали мы, и немцы боятся появляться днем большими группами. Так, поодиночке, подкрадываются только юркие «мессеры».
Однако шло время, а команды на подъезд к переправе не поступало. Неужели переправу разбомбили? Вскоре появились идущие от переправы раненые и страшно испуганный поляк на тележке. От раненых и случайно там оказавшегося поляка узнали, что так оно и есть. Несмотря на довольно плотный огонь зениток и истребителей прикрытия, нескольким одиночным «мессерам» удалось не только разрушить понтонный мост, но и разбить все около переправы. Там воронка на воронке, много убитых… какой-то ад, только несколько машин успели проскочить на тот берег, «мессеры» поодиночке подкрадываются и точно бьют, сволочи, пока другие отвлекают наших «ястребков», говорили раненые. Странно. Только ночью навели понтоны, а уже немцы точно узнали место.
Стоянка затягивалась, а уже подступал вечер. На западе садилось солнце. И тут кто-то зоркий крикнул: «Смотри, летят!» Мы выскочили на открытое место, на поляну, и уставились на небо. Я прищурился, но в лучах заходящего солнца ничего не видел, только услышал отдаленный гул. Гул приближался, и вот высоко на фоне чистого, начинавшего темнеть неба появились стройные группы, волна за волной, десятков бомбардировщиков. Они шли прямо на нас. Я еще ни разу не видел и до конца войны не увидел такого количества самолетов противника, да еще бомбардировщиков. Это те, кто прошел начало войны, Сталинград, Курско-Орловскую дугу, повидали подобное. Яростно застучали, затарахтели зенитки. Но воздушная армада надвигалась все ближе, не теряя строя и не обращая внимания на разрывы от зениток. Да и зениток было мало, и самолеты шли высоко. Куда-то исчезли наши истребители. Все как завороженные смотрели в небо. Сейчас дадут прикурить! Главный вопрос — где развернутся немецкие бомбовозы. Если над нашими головами, то бомбежка нас не затронет, а если дальше, то будет скверно. Ведь мы даже ровиков не
