как-то вечером пришел я домой, а Аврора с супругой чай на кухне пьют, как закадычные подруги.
Тем не менее, через пару дней или неделю, я все же встретился с Авророй. Как и у всех чеченцев, вначале тема одна — война в Чечне. А потом я вдруг выдал:
— Суна хьо еза![1]
— Ты женат, — не раздумывая ответила она. А чуть погодя добавила: — Твоя супруга — хорошая женщина. Надо бы ее в Ислам обратить, — и, наверное, увидев мое удивление: — Впрочем, это ваше семейное дело…. А мне надо докторскую защитить, очень надо. За два года я уложусь.
— Я ничуть не сомневался, — продолжал Ломаев, — что она за эти два года уложится. И не как ранее, а изредка, мы с Авророй встречались: она сутками пропадала в лаборатории, все какие-то опыты проводила, и по публикациям и выступлениям на научных конференциях я понимал, что она уже идет к завершению эксперимента… как вновь война в ее жизнь вмешалась, радикально все изменила. Аврора вновь умчалась в Грозный, и теперь — надолго…. Я точно не знаю, но говорят, бомба попала прямо в их дом.
После этого я только раз ее видел — Аврора раненого отца привозила в Москву на лечение. Пришла ко мне в долг просить. Вновь пропала. А на днях звонит, я рассказывал, что ты мой друг… В общем, если можешь, возьми ее на работу, не пожалеешь, она ученый-специалист, и никогда не подведет… Видимо, тяжелая у нее ситуация. Я прошу…
По правде, будучи еще в Москве, Гал Цанаев пару раз отчего-то вспоминал эту Аврору, и то с каким-то странным ощущением неуравновешенности, словно имя под стать «залпу Авроры» могло предвещать что-то революционно-переворачивающее. Дабы знать, что за ученый эта Аврора, коль Ломаев так яростно восхвалят ее, Цанаев решил просмотреть труды, благо и по своим научным делам он должен был посетить библиотеку. Кандидатская диссертация Таусовой, действительно, очень качественна, добротна, в ней, поистине, есть актуальность и научная новизна. А вот последние публикации на грани фола: она применяет в своих экспериментах опасные реагенты… Однако Цанаеву ныне не до научных споров, оргвопросы поглощают все время. Наверное, поэтому он постарался побыстрее выкинуть из головы рассказ Ломаева и его просьбу. А прилетев в Грозный, Цанаев вовсе о ней позабыл: в прифронтовом или фронтовом городе не до чужих бед, как бы самому выжить, да и институт на ноги нужно поставить.
Конечно, понятно, что никто Цанаева жить и работать в бушующем Грозном насильно не заставлял, у него, как уже отмечалось, свой интерес, в том числе и материальный. Однако, это не главное, а главное, в этом Цанаев и сам себе боится признаться, но это так: как ученый, на все это насилие, хаос, бойню и кажущееся безумие он смотрит диалектически — идет борьба — единство и борьба противоположностей, где даже отрицание отрицается, — вся эта философия жизни давно известна, и как об этом легко рассуждать через толщу лет, через громадное время и пространство, а как тяжело в этом сумасбродстве жить, точнее, быть, ибо это не жизнь — здесь господствует смерть. Но в том-то и дело, что именно здесь умирает и отмирает все старое, прогнившее, догматически нежизнеспособное и тормозящее развитие, и рождается новое, может быть, не совсем развитое и совершенное, да это новое: новая жизнь, новая поросль, новый этап человеческих отношений, — и Цанаев неосознанно, чисто интуитивно, хотел быть здесь, в эпицентре событий, в эпицентре взрывов, канонады, стонов. Когда природные вихрь и гром — благодать! И если бы здесь же, в Грозном, была бы его семья, его любимые дети, то переживая за них, Цанаев бы здесь и неделю не выжил… А так, он один, лишь за себя в ответе и, наверное, поэтому он в этом хаосе находит своеобразные прелести. Он уже знает, когда летят лениво самолеты и как на учениях пускают легкие, пустые ракеты-болванки, а когда со свирепым ревом в пике и ярый свист смертоносных бомб.
Знает, когда холостыми бесконечный залп канонады, — музыкой держат фон войны, а когда настоящий «Град» с такой мощью рванет, что аж воздух кругом накаляется, и пусть цель далеко в горах, даже в Грозном все содрогается. Знает он, когда идет колонна солдатиков-срочников, как они сами от любого шороха дрожат, а когда контрактники — мародеры — убийцы, от которых надо бежать. Знает он бравых чеченских боевиков, чей завидный боеприпас, как и сапоги, новизной блестит. Знает он и простых чеченских ребят, у которых трофейный перекошенный от стрельбы автомат, за поясом тесак, а глаза, подростково-юношеские глаза — в них взрывы горят, — не отступят и не уступят — их убьют… Однако их дух, дух новой молодой жизни не истребить, — он бессмертен, ибо только этой юной, свободной, независимой и горделивой волей, энергией, напором и бесстрашием сердец держится и развивается человеческая мысль, история и цивилизация. Именно кипение, столкновение и становление этого нового миропорядка ощущает Цанаев в Чечне. И, конечно, он не боец, не воин, да и возраст и пыл далеко не юношеский, но он, будучи в самой гуще этих кровавых событий, чувствует себя не иначе, как носителем знаний, учителем, созидателем нового кавказского дома, нового общества. И пусть кругом бесконечный рев войны, смерть, слезы, грязь, бардак, неудобства, — словом, бе-шено-удручающий дискомфорт, но это жизнь, борьба, развитие и прогресс!..
Вот так думает ученый Цанаев, и в этом хаосе отсутствует внутренняя дисгармония, а наоборот, он находит здесь свои прелести и новизну существования. И как иначе, если вдруг, чего ранее никогда не было, прямо во внутреннем дворе института на огромной плакучей иве шесть пар огромных сов дни коротают. А по огромным старым тополям, кои из-за обстрелов чудом сохранились, бегают стайкой задорные, пушистые белки и людей совсем не боятся, и к кормушкам уже привыкли, и с рук корм едят.
Цанаев и так спозаранку является, а ради такой прелести — белок покормить, он с удовольствием на работу пришел, а тут его опередили. Какая-то девушка белок уже приманивает. Лишь вплотную приблизившись, Цанаев ее узнал — Аврора.
— Удивительно, — говорит она. — В Норвегии, в институтском дворе, тоже вот так белки по деревьям бегали, тоже с рук ели.
— А вы были в Норвегии? — спросил Цанаев.
— Да, по приглашению. Мы там совместные эксперименты проводили.
— Ну и что в результате получили?
— Эксперимент не закончила, — она как-то сразу обмякла, даже рука с кормом опустилась. — Обстоятельства заставили вернуться сюда, — тут она постаралась выдавить улыбку. — Постараюсь у вас закончить эксперимент.
— Приборы есть?
— Будем создавать, если на работу возьмете.
— Как не взять? Друг Ломаев за вас просил, рекомендовал, — они уже поднимались по лестнице. — А создавать не с чего — деньги лишь на зарплату. А зарплата ученого в России — это далеко не Норвегия.
— На все воля Божья, — выдала Аврора.
— Ты хочешь сказать, что в Норвегии Бога больше, чем здесь или верят лучше, искреннее?
— По-моему, там рай земной.
— А что там не осталась?
— Хм, кому я там нужна?.. А, впрочем, предложение было… Но я чеченская девушка. К тому же обстоятельства заставили сюда вернуться.
— Какие обстоятельства? — поинтересовался Цанаев.
— Война.
— От войны все бегут, а ты сюда… Впрочем, сам такой, — он еще что-то хотел сказать, но зазвонил его мобильный, и когда они продолжили разговор в кабинете, перед ним уже лежали документы. Цанаев сказал: — Странное у тебя имя — Урина!
— Я старшая в семье, — она опустила голову. — Мои родители чабанили в степях Калмыкии. Как-то посреди ночи моей матери стало плохо. На трехколесном мотоцикле отец повез ее до ближайшего села. Не довез… говорят, с зарею появилась на свет и я, поэтому Урина — Утренняя Заря. А вообще-то меня везде называют Аврора.
— Это имя — Аврора, ты сама выдумала? — спросил Цанаев.
— Да, — она на мгновение потупила взгляд и вновь прямо глядя в лицо: — Вы можете называть меня, как вам удобно.
— Мне все равно, — бесстрастно выдал директор. — Как ты хочешь, так и буду называть.
