Во дворе имелся внутренний караул, и Дохтуров, едва выйдя, поймал взгляд часового. Солдатик был в папахе, ботинках с обмотками и шинели без погон (видно, не хватало на всех). Смотрел не строго – скорей вопросительно.
Павел Романович отвернулся, присел на скамью и сделал вид, что ищет портсигар по карманам.
Но мысли его были далеко.
Как повести разговор с Миллером? Он сказал – учебные вылеты. Получается, у него – школа? Похоже. Значит, кто-то из его «птенцов» вполне мог летать над тайгой в тот день, когда красные колотили «Самсона». Якобы по учебной надобности. А потом навести на хутор «псов Гекаты». Кстати, ведь ротмистр так и не поверил в эту версию. Правда, отнесся снисходительно, но и только. Жаль. С ним бы сейчас посоветоваться – как вести разговор с Миллером? У военных своя психология, гражданскому человеку трудно ее понять. Да, не помешал бы теперь господин Агранцев. А еще лучше – Анна Николаевна. Она хоть и молода, и военной психологии тоже не знает, однако девушка на редкость рассудительная и…
«Ну-ну», – сказал внутренний голос, и Павел Романович не стал с ним спорить.
Предстояло как-то выкручиваться. Впрочем, неизвестно – придет ли вообще Миллер. Может, это у него способ такой избавляться от навязчивых незнакомцев. Он фигура заметная, наверняка осаждаем всяческими просителями.
Павлу Романовичу стало неловко. Позволить так себя провести! Надо возвращаться, но ведь господин Сырцов сейчас с расспросами пристанет. Что ему-то сказать?
Проще всего было приплести что-нибудь, однако при одной мысли о вранье стало неуютно.
– Эй! Вашбродь! Не дозволяется тут курить!
Солдатик в обмотках нахмурился и старался глядеть строго. Он был совсем молодой – годов двадцати.
– Так я и не курю.
– А как же… – солдатик смешался. – Я гляжу, по карманам ищете. Думал, за табачком…
– Нет. Просто жду одного человека.
– Кого? Фельдфебеля нашего, Тищенку?
Вообще-то, устав караульной службы запрещает часовому вступать в посторонние разговоры – это даже Павлу Романовичу было известно. Но солдатику было смертельно скучно – а может, и не научили еще.
– Нет. Миллера жду. Слышал про такого?
– Энто который на етажерках летает? – Солдатик зевнул. – Как же, слыхали. По-моему, баловство. Господь людям крыльев не дал, так и неча. А вы, стало, тоже из них будете?
– Нет, – сказал Павел Романович. – Я доктор.
– Правда? – обрадовался солдат. – Ваше благородие, гляньте, у меня тута вот шишка вскочила. Пухнет и пухнет. Я думаю – може, заразное?.. А у меня жена молодая, стесняюся я…
Вот чучело, беззлобно подумал Дохтуров. Это на посту-то! Совсем страх потерял. Но если отказать – обидеться может.
«А то и прицепится», – сказал внутренний голос, и Павел Романович снова с ним согласился.
Солдат между тем скинул шинель, гимнастерку. Задрал исподнюю рубаху. Дохтуров подошел ближе.
На левом плече у служивого красивым лаковым полушарием сверкала шишка размером с детский кулак.
– Плохо дело, – сказал Павел Романович.
– Неужто заразная?..
– Нет, но от того не легче. Не лечить, будет и дальше расти.
– А полечить? Уж я б вам потом деревенским маслицем поклонился…
– Иди к фельдшеру.
– Ну его! Он вечно пьяный, да еще рубли тянет. Може, вы как-нибудь?
– Тут не лечить – резать надо.
– Ой! Ни в жисть резать не дам! Доктор! Может, капель каких? Иль примочку поставить?.. Неужто никак?
– Могу, пожалуй, попробовать. Но уговор: никаких вопросов. Терпеть. Ясно?
– Так точно. Только…
– Я же сказал – никаких. Давай подсумок сюда.
Затем Павел Романович проделал следующее: достал свой платок, разорвал пополам и туго перевязал солдату плечо выше и ниже шишки. Потом сказал:
– Садись на скамейку. А руку вытяни вдоль спинки. Вот так… И закрой глаза.
– Вашбродь… А больно-от не будет?
– Нет, – мрачно ответил Дохтуров.
Поднял тяжелый подсумок, замахнулся – и стукнул точно по шишке.
Солдат взвился над скамейкой. Потом приземлился – ругаясь и плача. Чувствовалось, он рад бы двинуть доктора по уху – но все-таки опасается.
– За што ж так насмеялись?.. – скорбно пробормотал солдат и побрел прочь.
– Экий дурень! Ты на плечо-то свое посмотри! – крикнул ему Дохтуров. – Ну? Нет, право слово – дурень!
Солдат остановился, со страхом глянул – плечо было гладким. Никакой шишки.
– Ой! А што ж это?
– «Што»! Жировик у тебя был.
– А куды ж делся?
Павел Романович засмеялся:
– Испугался да соскочил. Давай одевайся.
Скрипнула дверь. Дохтуров повернулся – перед ним стоял Миллер.
– Однако! – Он быстро посмотрел на солдата, повернулся к Павлу Романовичу: – Что это у вас тут?
Дохтуров думал, что сумеет объяснить все за пару минут. В самом деле, чего сложного? Пароход, нападение красных, потом плен. Однако повесть его затянулась почти на четверть часа. Миллер слушал внимательно, порой задавал вопросы – но чувствовалось, что не из пустого любопытства, а ему и в самом деле интересно.
Пришлось говорить подробней. Павел Романович и рассказал, как было. Одно только утаил – для какой надобности ему имя пилота. Правду говорить было нельзя. И потому, внутренне морщась, он пояснил, что хотел бы поблагодарить пилота, летавшего в тот день над сопками, лично. Потому как по его разведке была выслана воинская команда, освободившая пассажиров «Самсона» из красного плена.
– Может, это был кто-то из ваших? Нельзя ли это как-то узнать? Полагаю, у вас ведется специальный учет.
Знаменитый ас пожал плечами:
– Учет ведется. Да только без всякой там бухгалтерии могу вам сказать: я это был. Больше некому.
Павел Романович на минуту смешался. Миллер – пособник Гекаты? Невозможно представить!
– Никто другой быть там не мог, – продолжал между тем ас. – Учебные полеты у нас только в пределах прямой видимости наземного наблюдателя. То есть меня. Потому самостоятельные действия моих «птенцов» над тайгой исключаются.
– В таком случае примите мою искреннюю благодарность, – сказал Павел Романович. Получилось суховато, но Миллер ничего не заметил.
– Не стоит. – Он помедлил и вдруг подмигнул: – А вы тоже не промах. Я гляжу – солдата пользовали?
– Да.
– И как, успешно?
– Надеюсь – вполне. Я свое дело знаю.
Миллер остановился и вдруг заглянул в лицо:
– Вот как? Вы впрямь неплохой лекарь?
Павел Романович пожал плечами. Сейчас ему было не до комплиментов в собственный адрес. Он думал
