напасти и приключения. Сколько ж тебе довелось пережить! А почему ты мне прежде не рассказал? Почему таился? Ужель от скромности? – Софи? рассмеялась, причем со столь искренней веселостью, что и мадемуазель Дроздова улыбнулась. – А прежде ты мне скромником совсем не казался!
Павел Романович подумал: а ведь улыбка у Анны Николаевны вышла особенной,
– Вы что, подружились? – спросил он.
Тут уже засмеялись обе. Правда, Софи? – капельку смущенно, а вот Дроздова – скорей победительно. Словно бы насчет Софи? она все для себя разъяснила. В том смысле, что та (как бы ни была хороша) – лишь девка. А стало быть, и беспокоиться не о чем.
В этот момент лежавший до сих пор молча титулярный советник Сопов крякнул.
– У вас тут прямо семейная сцена, – сказал он. – Я вам, случаем, не мешаю?
Павел Романович почувствовал, что краснеет. Взял Софи? за руку и повлек в сторону.
– Ты будто сорока, – прошипел он. – Трещишь и трещишь. Слова не даешь вставить.
– Говори, говори, миленький, – сладко улыбнулась Софи?.
– С тобой все в порядке? Как ты смогла уцелеть?
Софи? поглядела с удивлением:
– Что значит – уцелеть? Что со мной должно было случиться?
– Ты была у Миллера, как я велел?
– Вот еще! С какой стати ехать в гости к незнакомому мужчине, который к тому ж еще и не ждет! Нет, Павлуша, раз уж исхлопотал ты мне выходной, я отправилась туда, где и следует находится молодой даме, пребывающей в одиночестве.
– И куда же? Говори, не тяни!
– К своей мамочке, вот! Она у меня прелесть, только все одна и одна. Скучает.
– А где мой кот? – спросил Павел Романович.
– Кот? Который был в шляпной картонке?
– Да, – сдерживаясь, ответил Дохтуров.
– Ах, я его забыла у мамочки! Ну ничего, я потом привезу, после.
– Ничего ты не забыла, – сказал Павел Романович, глядя Софи? в глаза. – Ты его специально оставила. Так?
– Ты уж что-то больно строг нынче, – ответила Софи?, отстраняясь. – Подумаешь, кота позабыла!.. Что здесь такого? А хоть бы и нарочно! Он такой милый. Просто лапушка. И мамочке моей страсть как понравился. Отчего б тебе не подарить моей старушке этого котика? Получилось бы благородно. А, Павлуша? Что тебе стоит? Право, подари. Ведь мы с тобой не чужие.
– Не понимаешь, о чем просишь. – Павел Романович взял Софи? за локоть. – Мне нужен этот кот. Немедленно. Делай что хочешь, только верни его!
При этих словах Софи? поморщилась – наверно, Павел Романович показался ей мелочным. А может, его пальцы слишком сильно стиснули ее руку.
– Ну хорошо. Пусти. Верну я твоего ненаглядного. Да пусти же!
Она вырвалась и отступила с обиженным видом.
– Где живет твоя мать?
– Где, где… В Новом городе, на Дровяной. Не беспокойтесь, Павел Романович, я быстро обернусь. Разорюсь уж на лихача, раз вы в таком беспокойстве.
Дохтуров кивнул.
Но тут вмешался «гороховое пальто».
– Дровяная – это в «нахаловке», – сказал агент. – Никакой лихач туда не поедет. Да и не всякий ванька отважится. Там ведь проживает публика особого сорта.
– Особого?.. – переспросил Дохтуров. – В каком таком смысле?
– Известно в каком. Отпетые там людишки. Одним словом – пьянь да дрянь. Так что если какой извозчик туда и поедет, то из самых завалящих. Полдня будет кататься. Это я в том смысле, чтоб вы скоро не ожидали. А ведь засиживаться нам здесь никак невозможно – господин полковник велели доставить вас обратно как можно скорее.
И тут Павел Романович со всей отчетливостью понял: если он отпустит Софи? одну, то, скорее всего, никогда более ее не увидит. Ни ее, ни, самое главное, кота Зигмунда. Тогда – всему конец.
Он повернулся к агенту:
– Послушайте, сделайте милость. Прокатимся на полицейской коляске. А?
«Гороховое пальто» отрицательно покачал головой.
– Понимаете, для меня это очень важно, – Павел Романович болезненно сморщился: всегда, когда приходилось просить, слова на язык подворачивались самые неубедительные. – В конце концов, я готов заплатить… у меня есть некоторая сумма, небольшая… – добавил он, понизив голос.
Агент ответом не удостоил – только презрительно изогнул бровь.
И тут вмешалась Софи?, до сих пор молча наблюдавшая за происходящим:
– Если господину полицейскому не угодно взять деньги, может, он согласиться на оплату иного рода?
Агент подкрутил ус и оглядел Софи? с ног до головы.
Павел Романович в горячке сперва и не понял, о чем толкует его новая знакомая. Но
– Браво! – сказал со своего матраса Сопов. – Экая щедрость. Сколько живу – впервые вижу, чтоб кокотка да за клиента платила.
– Молчи, тюфяк! – бросила Софи?, не оборачиваясь. – Тебя ради я б и полгроша не потратила.
Анна Николаевна стояла безмолвно, отвернувшись к окну.
И Павел Романович тоже смолчал. Ему было нестерпимо стыдно.
Но ничего, стерпелось. А сперва показалось – все, остается лишь провалиться сквозь землю. Пока ехали, Павел Романович малодушно отворачивался в сторону – изображал, будто бы местностью интересуется. Хотя чего тут интересного? Трущобы – они трущобы и есть. Что в Харбине, что в столице на Лиговке.
Когда прибыли, агент, сидевший на козлах, спрыгнул первым и, придерживая за руку, помог спуститься Софи?. Павел Романович, понятное дело, остался в коляске. Был он сам себе противен до невозможности. Пара скрылась в убогом домишке, и Дохтуров приготовился ждать.
Но вдруг скрипнула входная дверь, из двери вышла Софи?. В руке она несла шляпную коробку.
Сказала просто:
– Держи.
И вновь скрылась.
Дохтуров распустил кожаный ремешок, перехлестывавший крышку, заглянул внутрь. Ничего, разумеется, не увидел – темно. Но поднимать крышку выше уже не решился.
Зигмунд же, увидев полоску света, задергался и заметался в узилище. Видно, осточертело оно ему за последнее время.
– Ничего, братец, потерпи, – прошептал Павел Романович и погладил коробку, словно это движение хоть как-то могло передаться коту. Однако удивительное создание вдруг и впрямь успокоилось. Напоследок мяукнув, Зигмунд замолчал и затих. Павел Романович с тревогой подумал – не задохся ли? Надо было навертеть загодя по бокам дырок. Потом, спохватившись, сообразил:
Завязав обратно коробку, огляделся.
По правде сказать, Дровяную улицу правильнее было б именовать Навозной. Или, по крайности, Черной.
Уму непостижимо, как здесь люди живут, подумал Павел Романович. И сам же себе ответил: а так и живут. Вот как Софи? с матерью. Хоть и говорила она о склонности к плотским утехам, да только это, скорее, пустая бравада. Все дело вот в этом, окружающем, чудовищно грязном и нищем мирке, в котором она обитает и откуда по мере сил старается вырваться. Да только, видать, не очень-то получается – хотя гонорары у Дорис наверняка не из скудных.
