и купить там всё необходимое для лечения простуды: липовый цвет, ромашку и ноготки, пихтовое масло, капли в нос, спрэй для горла и бальзам 'Витаон'.
Вечером ты опять лежишь пластом, а температура — уже тридцать девять.
— Анаферон принимала? — спрашиваю расстроенно.
— Принимала, принимала, — еле слышно стонешь ты. — Голова опять трещит... И насморк, кажется, начался.
Твой носик и правда хлюпает и заложен.
— Ничего, сейчас будем тебя лечить.
После всех лечебных процедур — растираний, полосканий и капель — я пою тебя отваром липового цвета и укладываю в постель. Утром встаю в пять часов, чтобы взять тебе талон к врачу: если уж хворать, так на официальном больничном.
Оба моих выходных посвящены твоему лечению. У тебя открывается жуткий насморк, а непереносимую головную боль приходится глушить таблетками. В ночь с четверга на пятницу мне снятся дикие и странные сны. Сначала я как будто на работе — сгребаю граблями книги и жгу их на костре, потом отпиливаю ножку стула, потому что она якобы засохла и больше не даст листьев; потом появляется начальница, вся покрытая бородавками... Я их с неё ощипываю и кидаю в костёр. Попрыскать её инсектицидом я не успеваю: в реальность меня выдёргивает твой стон.
Ты сидишь в постели, обхватив руками голову и постанывая. Я обнимаю тебя, глажу по волосам. Жар у тебя спал, футболка прилипла к вспотевшему телу.
— Утён, что такое?
— Птенчик... Я разбудила тебя, — стонешь ты. — Прости... Голова просто дико болит. И правый глаз... Внутри. Больно двигать.
Моё нутро сжимается в один судорожный холодный комок. Что-то подсказывает мне, что у тебя уже не простуда: при обычной простуде таких сильных болей в глазах не бывает. Это что-то серьёзное, но я не знаю, что именно, а значит, не могу тебе помочь... От этого хочется плакать.
— Дай мне ещё обезболивающего, Лёнь, — просишь ты жалобно.
Это всё, что я могу для тебя сделать. Но обезболивающее только снимает боль, а её причину не устраняет. Что же делать? Куда бежать, кого звать? У меня трясутся пальцы, я вся холодею от страха и тревоги. Два часа ночи...
В комнате прохладно, и я, ёжась, сажусь в кресло. Ты лежишь одна в спальне, а я включаю компьютер, жмурясь от света настольной лампы. Захожу в Интернет, забиваю в поисковик запрос: 'Боль при движении глазами'. Яндекс сообщает мне возможные причины: излишнее зрительное напряжение, инфекционные заболевания придаточных пазух носа, мигрень, внутричерепное давление, воспалительные заболевания глазного яблока, воспаление зрительного нерва, повышенная температура...
Конечно, диагноз должен ставить врач, а я могу только гадать, но меня просто трясёт от желания что-то сделать, что-нибудь выяснить, помочь тебе хоть чем-то. Твоя боль — моя боль, и это не образное выражение, а на самом деле так. Кликая мышью, перебираю страницы, читаю про заболевания глаз. Этим я только взвинчиваю свои нервы, но остановиться не могу. Три часа ночи, на работу вставать — в полвосьмого, хотя... Какая к чёрту работа, возьму отгул и снова поведу тебя к врачу.
От переживаний за тебя мне и самой становится плохо. Пью свои лекарства, выключаю компьютер и забираюсь на кровать. Ты сонно дышишь в темноте: видимо, обезболивающее помогло. Ну, можно тогда и мне, наверно, чуть вздремнуть... Ставлю будильник на пять утра: нужно сходить в поликлинику и взять для тебя талон к окулисту.
...Слава Богу, за время моего отсутствия с тобой ничего не случилось. Из ванной доносятся булькающие звуки и покашливание: это ты промываешь нос отваром ромашки и ноготков с двадцатью каплями 'Витаона'.
— Тьфу, едрён батон, — хрипло ворчишь ты, когда я заглядываю. — Лёнь, может, как- нибудь по-другому можно нос лечить? Это ж пытка времён инквизиции. Ужас...
— Да ладно тебе, какой там ужас? — смеюсь я. — Ничего страшного, я себе так делала — и ничего, жива. А насморк прошёл за три дня. Только почаще надо полоскать. Раз пять-шесть в день.
— Пять-шесть?! Охренеть... — Ты склоняешься над раковиной, сплёвываешь желтоватую от отвара слюну.
— К половине одиннадцатого идём к окулисту, — сообщаю я. — Очередюку отстояла, но талон добыла.
Но сначала я звоню на работу. Администратор Марина спрашивает:
— Чего там у тебя случилось-то?
Она в курсе, что я живу с тобой, и относится к этому спокойно. По моей просьбе, однако, она держит рот на замке: в толерантности нашей начальницы мы не уверены.
— Моя 'половина' заболела, — признаюсь я. — Отмажь там меня перед хозяйкой, если что.
Пропущу описание наших кабинетно-очередных мытарств в поликлинике: думаю, читателю и так хорошо известно, как мало в этом приятного и какой нервотрёпки стоит даже один поход к врачу. Предварительно тебе ставят диагноз 'неврит зрительного нерва' и направляют на обследование в стационаре — в глазном отделении областной больницы.
Чуть переведя дух после всей этой изматывающей беготни, я еду на работу, чтобы оформить отпуск: у меня как раз есть неиспользованные две недели.
В течение нескольких дней мы с тобой бегаем по врачам, собирая необходимые анализы. Мои нервы — растрёпанное мочало, давление зашкаливает, как стрелка спидометра на максимальной скорости, в глазах то и дело темнеет, да ещё ко всему добавляется насморк: видно, анаферон профилактически не помог. Я валюсь с ног, но продолжаю держаться. 'Бак пробит, хвост горит, и машина летит на честном слове и на одном крыле', — эта песня как раз про меня.
Когда я собираю тебе в больницу вещи, укладывая в сумку спортивный костюм, футболку, бельё, тапки и всё прочее, звонит Александра.
— Лёнь, привет... Прости, что так долго не звонила: запарка была с делами. Ну, как вы там?
— Нормально, Саш, — машинально отвечаю я. И тут же признаюсь: — То есть, не совсем... Яну в больницу кладут, у неё зрительный нерв воспалился.
— Ну, ни фига себе, пироги с котятами! — Тон у твоей сестры — озабоченный и огорчённый. — Когда кладут?
— Да вот, завтра утром повезу её, — отвечаю я, сжимая в руке твои белые носочки... а на глаза наворачиваются слёзы. Душу буравит тоска, будто не в больницу тебя отправляю, а прощаюсь навсегда. Носочки чистые, ещё пахнут 'Ленором'.
— В общем, так, — решительно заявляет Александра. — Я завтра заеду за вами и сама отвезу. Во сколько к вам подъехать?
— Нам в больницу к восьми утра, так что... — Горло невыносимо сжимается, в носу у меня щиплет от слёз.
— Значит, в полвосьмого буду у вас.
Слово Александры всегда сопровождается делом. Ровно в полвосьмого она переступает наш порог, как всегда, элегантная — в неизменной шляпе, лихо заломленной набекрень, и коротком двубортном плаще с поясом. Одной рукой обняв меня, а другой — тебя, она поочерёдно чмокает нас в губы:
— Чижики вы мои бедные. — Потом, взяв твоё лицо в свои ладони, с нежной жалостью заглядывает тебе в незрячие глаза: — Ну, как же тебя угораздило-то, Ясик?
Пока мы спускаемся по лестнице к машине, я рассказываю о наших злоключениях. В больнице Александра с присущим ей напором развивает такую бурную и энергичную организационную
